Генри Олди - Бык из машины

Она всегда была сообразительной. Угадывала мысли отца, как никто. Когда материнская любовь не туманила ее рассудок, Эфра мгновенно связывала воедино причины и следствия.

– Да. Я ждал, и кого-то убили. Его или ее, не знаю.

– Тебе плохо? Вызвать врача?

– Я в порядке.

– Связаться с Тезеем?

– Утром.

– Ты уверен?

– Врач только зря приедет. А Тезей… Что я могу сообщить ему, кроме факта убийства? Место, спросит он. Имя? Время?

– Время. Тебе известно время.

– А толку? Мальчик станет нервничать, суетиться, наделает глупостей…

– Утром ты сможешь сообщить ему что-то, помимо факта?

– Нет.

– Тогда я тебя не понимаю.

– Утро лучше. Мой опыт подсказывает, что утром делают куда меньше глупостей, чем ночью. После восхода солнца дураки умнеют, а умные действуют осторожней.

– Что еще подсказывает тебе твой опыт?

– Что это убийство первое, но не последнее. Значит, время терпит. Прошлый цикл насчитывал пять смертей. Во всяком случае, я отследил именно пять.

– Выпей воды.

– Не хочу. Я попробую заснуть.

– Дать тебе снотворное?

– Не надо. Спокойной ночи, Эфра.

– Спокойной ночи, папа.

Последние две реплики прозвучали чистым издевательством.

Ветер трепал лужи, как тузик – тряпку. Метались, плясали в воде отражения фонарей. Родившийся и возмужавший в лабиринте узких, заставленных мусорными баками переулков на восточной окраине Кекрополя, ветер был из местных, гнилой сявотской породы. Налетчик, воришка, жулик, он выныривал из подворотен, выскакивал из-за угла, отвешивал затрещину: сбить с толку, выхватить, что подвернется – и наутек, пока жертва не опомнилась, не бросилась в погоню.

Тезей надвинул шляпу на брови. Не помогло. Тогда он сунул руки в карманы и втянул затылок в плечи, но шага не замедлил. Ну-ну, издевательски присвистнул ветер. Не свисти, сказал ему Тезей. Денег не будет, понял? Это ветер понял и, разочарованно фыркая, унесся искать добычу посговорчивей. Блики в луже, которую он задел крылом, рябили ядовитым багрянцем. Выше и дальше, намекая, что поздним гостям следует поторопиться, рдела вывеска бара «У Силена»: неоновый контур, хитрая физиономия сатира.

Сатир щурился, надвинув на глаз косматую бровь.

Дверь, шлюха-притворщица, взвизгнула, жалуясь на насилие, когда Тезей толкнул ее. С костяным перестуком колыхнулась коралловая завеса: окаменевшие останки существ, населявших теплые моря планеты миллионы лет назад, без жалости нанизали на прочные флюорокарбоновые нити и подвесили к низкому потолку. Дробный шепот прозвучал еще раз, и завеса сомкнулась за Тезеевой спиной. Лестница, ступени ведут вниз, поворот налево; второй ряд кораллов, близнец первого. Щуриться, уподобясь сатиру, не понадобилось: вряд ли тут было намного светлее, чем на улице. Сумрак бара, разместившегося в цокольном этаже дома, хаотично подсвечивал лишь тусклый неон да угольки сигарет. Сатир, рогатый хитрец, охранял последний оплот вольных курильщиков, не позволял океану запретов и ограничений, расплодившихся без числа, сомкнуться над пристанищем изгнанников.

Тезей не курил, но здесь ему нравилось.

Электролазурь. Мрачный кармин. Болотная зелень. Мазки противоестественного, мертворожденного света выхватывали из клубов табачного дыма фрагменты, детали, наброски без завершения. Чей-то резко очерченный, карикатурный профиль в обрамлении черных провалов теней; рука со стаканом, где вязко колыхалась адская смола; дряхлый музыкальный автомат, стеллаж с рядами пыльных бутылок…

– Как всегда?

Бармена приметил бы не всякий. Лысая макушка пигмея едва возвышалась над потертой, но чистой стойкой. В бело-голубой пыльце, сыпавшейся из люминесцентной трубки, исцарапанный пластик выглядел хирургически стерильным. Бармен был копией сатира с вывески, только без рогов. Звали бармена Силеном, а было это имя или прозвище, Тезей не знал.

Не все ли равно?

– Спасибо, Силен.

Он взобрался на высокий табурет. Любимое место: сидишь, царь горы, у всех на виду, ни от кого не прячешься – и потому никто не обращает на тебя внимания. А еще – он это выяснил при первом же посещении бара – здесь находился акустический фокус помещения. При желании, если уметь отсекать посторонние шумы, можно услышать любой разговор.

Что-что, а отсекать Тезей умел.

Плащ он снимать не стал, только расстегнул. Шляпа вспорхнула птицей и опустилась на антикварную вешалку: мореный дуб, крайний крючок обломан. За это время Силен успел поставить перед ним высокий стакан: грубая керамика, шершавая и теплая на ощупь. Из стакана тянуло пряной горечью осени. Фирменная Силенова отрава: анисовый узо со специями, кофейный ликер, сок грейпфрута. Что-то еще. У каждого бармена есть свои секреты. Тезей пригубил осень и неосознанным, с детства привычным жестом отбросил назад прядь волос. Прядь вернулась – с упрямством, заслуживающим лучшего применения, она норовила попробовать коктейль. По правде говоря, Тезей давно состриг бы своевольную алкоголичку, если бы не знал, как быстро, а главное, как болезненно отрастают волосы на этом месте. У каждого свои секреты, не только у барменов. Вздохнув, он повязал бандану из тонкой тисненой кожи, которую всегда носил с собой. Убранная с лица прядь, бандана вместо шляпы, лицо наполовину скрыто стаканом – четверо из пяти знакомых прошли бы мимо, равнодушно скользнув по Тезею взглядом и не узнав.

Впрочем, он и не прятался.

Хриплый баритон тек из недр музыкального автомата, бродил по бару, слоистыми волнами дыма омывал посетителей. В застарелый запах крепчайшего киликийского «Адьямана» вплетались сладковатые, чуть терпкие нотки марихуаны. Казалось, кто-то в углу жжет разлохмаченный конец веревки. К тем, кто подмешивал в табак для самокруток толику каннабиса, в баре относились с пониманием: проблем такие клиенты не создавали. Но травкой здешние вольности и ограничивались: «солевиков» или «белоснежек» вышвыривали на улицу без лишних разговоров.

– …отбил свои, и еще сверху…

– …новичок заявился. Говорят, ногастый.

– Завтра гляну, что да как…

– …сходи к Прокрусту, говорю. Проверься…

– …а она?

– …покочевряжилась да сходила. Бесплатно ж!

– Залетела?

– Отбой тревоги, говорит. Пустая…

– …нет, завтра не могу. Халтурку нашел…

Гул бара он фильтровал рефлекторно – вычленял отдельные фразы, подолгу не задерживаясь ни на одной, и слух Тезея скользил дальше бесплотной тенью. Три месяца, и ничего. Дохлый номер, дед ошибся…

Хриплый вопль входной двери. Шепот, нет, заполошная трескотня кораллов. Тощий мозгляк прошмыгнул мимо, сунулся к Силену. Острый нос, губы трубочкой, глазки бегают. Крыса и есть крыса. Влазис, припомнил Тезей имя крысы. Наведывается время от времени, сплетни в зубах носит.