Вик Джеймс - Огненный город

– И это после того, что ты сделал?

– Наверное, мой поводок обмотался вокруг его горла и убедил его сделать это! – Собака опять лающе гоготнул. – Вот это, – сказал он, наклоняясь и касаясь самого большого зазубренного лезвия на перчатке, – снимет голову с плеч вашего кузена Рагнара.

Сильюн налил себе кофе тонкой горячей струйкой и дал осесть гуще, сел в кресло и поднес чашку к губам.

– Месть – это прекрасно, – произнес он. – И я ценю то, что ты делаешь, – это сокращает список адресатов рассылки рождественских открыток. Но останутся ли у меня родственники к тому моменту, когда ты закончишь свое дело? То, что Иварр сделал с твоей женой и нерожденным ребенком, было ужасно, за это ты убил его, его жену и их детей. Моя двоюродная бабушка сделала тебя своей собакой, и ты отплатил ей тем же – надел на нее свой поводок-удавку. Но зачем тебе Рагнар? Разве он должен отвечать за неблаговидный поступок своего старшего брата? Если бы это было так, то все женщины, которых обидел Гавар, должны были бы стучать в мою дверь утром, днем и ночью.

– Они все вместе это сделали.

Все вместе изнасиловали жену Собаки? Сильюн сделал еще глоток обжигающего кофе, позволяя ему теплом растекаться по телу. Отлично. Двоюродный брат Рагнар не тот человек, по которому Сильюн будет лить слезы.

Убийство еще одного Равного вскоре после убийства Зелстона взбудоражит общественность. Лишнее побуждение отца к жестокой расправе. И это угнетающе подействует на простых людей и вместе с тем напомнит им, что Равные уязвимы. Все придет в смятение, и это отлично.

И жертвой станет еще один представитель семьи Верней? Они подавили восстание Черного Билли, и это сделало их синонимом жестокого угнетения простолюдинов Равными. А когда пять лет назад Собака убил наследника Иварра и его семью, это запечатлелось в памяти как самое страшное преступление, которое совершил простолюдин в отношении Равных.

Все складывается почти идеально.

– Мне кажется, – начал Сильюн, глядя на Собаку, – тебе нужно будет исчезнуть из поля зрения на более длительный срок. К счастью, я знаю место, где можно спрятаться. Моя тетя ждет меня на развалинах Орпен-Моута, мы собираемся восстановить поместье. Никто не приближается к этому месту. – Сильюн взял серебряный кофейник и маленькую чашечку. – И это всего в пятидесяти милях от Иды. Кофе?

Собака взял чашечку и оскалил зубы в ухмылке, производило это ужасное впечатление.

Они выехали на следующее утро, автомобиль вел не один из семейных шоферов Джардинов, а умеющий держать язык за зубами товарищ некоего знакомого Сильюна. Он высадил их у леса, окружавшего некогда великое поместье, и дальше они пошли пешком через лес, через поля, где бутень одуряющий, желтостебельник и горошек хлестали их по бедрам.

Ворота Орпен-Моута и воротами трудно было назвать – железный прямоугольник в низкой каменной стене. Границей поместья служила огромная канава, которая защищала от проникновения на его территорию диких животных. И не только животных. Сильюн, проходя по ржавой решетке, в качестве моста перекинутой через ров, почувствовал покалывание от присутствия где-то поблизости Дара. Собака, едва ступив на решетку, задрожал. Воздействие Дара ничего хорошего ему не сулило.

– Дальше тебе нельзя, – сказал Сильюн. – В лесу полно дичи. Иди поохоться. Разомнись. Вечером я тебя найду.

Собака похлопал по карману комбинезона, там глухо звякнуло. Он кивнул, развернулся и пошел назад к лесу.

«Дай волю, этот человек убьет всех Равных в Англии», – подумал Сильюн, глядя ему в след. Он потрогал рукой горло и вспомнил острое стальное лезвие, приставленное к нему вчера.

Тетя Эвтерпа сидела в саду, как и в первый раз, когда он посетил ее, войдя в пространство ее воспоминаний, в то время как она лежала в коме в Кайнестоне.

Но в этот раз это была не свежая двадцатидвухлетняя девушка, загорающая в шезлонге.

Юная красота тети Эвтерпы, словно рукой неумелого скульптора, была соскоблена с ее лица, а тонкие черты скомкались и застыли в строгой монументальности. Сейчас она напоминала погребальную статую, установленную на полуразрушенной кладке, которая некогда могла быть декоративной стеной. Эвтерпа была одета в простое черное платье. И когда Сильюн наклонился, чтобы поцеловать ее холодные щеки, он увидел приколотую у основания глухого воротника брошь из слоновой кости с изображением римского знамени и гербом Зелстона. Траурный наряд.

Взяв тетю Эвтерпу за руки, Сильюн осторожно поднял ее. Она прижалась к нему, ее голова едва достигала его плеча, они молча смотрели на обугленные руины Орпен-Моута. Тетя Эвтерпа была родной сестрой его матери, иногда, вспоминая дни детства и юности, которые они провели здесь вместе, Сильюн чувствовал, что по характеру они с ней больше похожи, нежели с матерью.

Он не сразу понял, что тетя Эвтерпа плачет. Инстинктивно он обнял ее и прижал к груди.

– Я жалею, что ты разбудил меня, – сказала она, уткнувшись в его куртку. – Я хотела бы спать и вечно пребывать в мечтах. В нашем саду Уинтерборн был еще жив. Но здесь…

– Здесь ты жива, – ответил Сильюн. – И ты снова будешь счастлива. Смотри.

Он взял тетю за руку и почувствовал Дар, который бился как второй пульс, – это была ее сила.

Сильюн позволил Дару вытекать из него. Он чувствовал, что Дар капает с кончиков пальцев, точно кровь, на землю. С того дня, как Абигайл Хэдли застала его в лесу, когда он экспериментировал с вишневым деревом, Сильюн значительно преуспел в этом деле.

Земля ответила ему.

Почва зашевелилась, вздыбилась кочками. Выстрелил из-под земли первый зеленый побег. Потом еще. И еще. Множество. Они росли, превращаясь в кусты, зацвели. Эвтерпа Парва смотрела, как цветок за цветком раскрывались кроваво-красные бутоны.

Воздух в саду Орпен-Моута наполнился густым ароматом роз.

Люк рисовал себе различные картины, что может ожидать его за стенами Эйлеан-Дхочайса. Обучение безупречному послушанию и умению ходить на поводке. Заточение в подземелье. Сидение в клетке. Но только не то, что случилось в реальности.

Завязав черный галстук, он посмотрел на себя в зеркало. Старинные напольные часы в коридоре пробили без четверти, он поспешно сунул ноги в начищенные до блеска туфли и побежал вниз. В высоком центральном атриуме замка, стены которого были густо увешаны старинными флагами и геральдическими знаменами, Девин уже ждал в том состоянии нервного беспокойства, с каким он возник на пороге в день его прибытия в замок.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».