Наталия Новаш - И всё, что будет после…

– Ты встал, Додик? – удивился профессор, потому что его дети просыпались здесь, как правило, лишь к обеду. – А Фима спит?

– Никто не спит. Разве можно спать? – сказал он, сонно протирая глаза. – Так кричите… Украли что-нибудь? Да, пап?… У кого?.. И куда вы посылаете Сашку? – добавил он как-то с ревностью, не дождавшись ни от кого ответа.

Олег Николаевич неопределённо хмыкнул. Остальные молчали.

Ещё раз бросив свой взгляд на белый замерший на воде кружок, Живулькин вспомнил свои новенькие «телевизоры» и нейлоновый бреденёк, с которыми теперь придется распрощаться навеки. Не будешь же наговаривать на себя в милиции, требуя назад уворованные браконьерские снасти. Он вновь погрозил кому-то невидимому кулаком и решительно пошел к машине.

Не прошло и часа, не успела Шурочка поджарить к завтраку рыбу, как синий «жигуль» Живулькина лихо вывернул к озеру с поставской дороги и сходу взял на подъёмчик, где все буксовали. Живулькин был ас вождения, и подъёмчик этот к своей палатке брал одним духом.

Машина мастерски была поставлена на своё место у входа в дот, и, синхронно хлопнув передними дверцами, из машины выскочили двое. Это был Олег Николаевич собственной персоной и какой-то худощавый молодой человек приятной наружности: темноволосый, с усиками, в форменной серо-сиреневой рубашке и каких-то совсем обыкновенных тёмненьких брючках.

– Как-то не похож на участкового… – решила Шурочка, отвернувшись от сковородки, где, попискивая в постном масле, румянились аппетитные окуньки. Она приподнялась на цыпочках, чтобы лучше видеть, хотя отсюда, с деревянной скамеечки, которую сбили, чтобы Шурочка дотягивалась до стола, рассчитанного на гигантский рост Марьи Ивановны и Василия Исаича, было видно как на ладони всё, что делалось «за горой». Да и сама кухня, а, собственно, всего лишь этот сбитый из досок стол для примусов со скамеечкой под полиэтиленовым тентом от дождя, располагалась в наиболее высоком месте поляны, почти под верхней дорогой, у густых зарослей боярышника и ежевики. И палатка Василия Исаича и Марьи Ивановны, стоявшая рядом с «кухней», тоже занимала самое высокое место на поляне: всю ровную площадку под огромной ивой. Здесь, похоже, давным-давно когда-то, лет сто или двести назад, стояло здание, потому что Фима с Додиком, которым поручено было выкопать общественный погреб в тенистом месте за палаткой, где до самой земли опускались ветки ивы, покопали немного и наткнулись на кирпичную кладку. Прав был профессор, любивший повторять: «На развалинах здесь стоим… На развалинах цивилизации, как вандалы…» Пришлось выкопать «погреб» у стола в зарослях ежевики, это было даже удобней для бабушки: всё под руками. Шумная и расторопная Марья Александровна из года в год готовила на всю компанию, ей это было не в тягость…в отличие от некоторых других, когда бабушка уезжала… Шурочка подвернула примус и вытянулась на цыпочках, стараясь не упустить чего-нибудь из разыгрывавшейся за бугром сцены. Пока что на территории Живулькина было тихо. Молодой человек в сиреневой рубашке молча стоял, выбравшись из машины. Неужели всё-таки милиционер?…

Но Георгий Сергеевич Лихачёв, привезённый Живулькиным из Постав, был следователь. Молодой специалист, бог весть какими судьбами окончивший Витебский университет и отрабатывавший по распределению положенный трёхгодичный срок в городском посёлке Поставы, с нетерпением ожидая скорого возвращения в родной город Одессу.

Выйдя из машины Живулькина, свой первый шаг по траве Георгий Сергеевич сделал нетвердо – окружающая реальность продолжала вращаться относительно некоего центра в его сознании – как у всякого после езды по лесным дорогам с бывшим летчиком-истребителем. Уж показал Олег Николаевич класс езды! В целях экономии времени гнал сейчас через бор по глухим дорожкам, где не дай бог встретиться мотоциклисту!

Какое-то мгновение Георгий Сергеевич приходил в себя. Каким-то еще не понимающим взглядом посмотрел на странный, тянущийся к озеру бугор за жёлто-синим шатром, на озеро там внизу, соблазнительно поблескивавшее в солнечных бликах. Кинул взгляд за бугор: на лагерь и на палатки и, как свойственно всякому молодому человеку после хотя и недолгого, но утомительного сидения в машине – потянулся сладко и с удовольствием. Потягивался он недолго и, сделав несколько энергичных движений, как свойственно всякому вдвойне энергичному человеку, каким и был по натуре Жора, – сразу же пришел в форму. И вдруг он посмотрел себе под ноги на траву… и увидел, чёрт побери, какая она тут сочная и зелёная. Никогда не бывает такой на выжженной солнцем южной земле! И вдруг ему вспомнилось – где-то читал… Что лев – самое сильное и энергичное из животных – бо́льшую часть своей жизни проводит в сонном и лениво-расслабленном состоянии. Захотелось лечь на этот высшей марки английский газон, какого не сыщешь ни в каком парке, а если и сыщешь, то будешь лишь, как дурак, смотреть на траву под табличкой «Посеяно – не ходить». А газон этот существует здесь сам по себе, и все эти люди запросто ходят по нему босиком, ставят свои палатки, выпускают масло из своих машин и просто лежат, как лежал там, на берегу, какой-то затюканный с виду интеллигент в плавках и тёмных очках… Но лежать Жоре хотелось не так, как делал это сейчас нервный испуганный человек – как-то настороженно дергая головой, то и дело снимая очки и глядя не в яркую обложку своего журнала, а почему-то на него, Жору, и всё ворочаясь на слишком туго надутом резиновом матрасе. Нет! Жоре хотелось не на надувной матрас, а в траву – с невысохшими росинками на розовых головках клевера, хотелось лечь в эту траву с жёлтыми, белыми… полыхающими в ней цветами, в которых жужжали пчёлы… Лечь и послать к чёртовой бабушке эти немецкие удочки и всех деревенских воришек!

Но потерпевший меж тем накрывал стол к завтраку, и это обязывало. Накрывал белоснежной скатертью раскладной столик под сосной. Хлопал дверцами, вытаскивал из багажника банки с яркими импортными этикетками, сверточки и заначки. Ряд вспотевших пивных бутылок выстроился на втором раскладном столике в тени сосны. Два оранжевых полосатых шезлонга принесены были откуда-то хлопотливым хозяином… И Жора вдруг посмотрел на него совсем другими глазами. Не такие уж дураки эти отставные лётчики-рыболовы и нервные профессора, так беспокоящиеся за своё здесь пребывание (о чем тонко ему намекнули, и подмигнули, и многозначительно пообещали…), пребывание – зависевшее с этой минуты не столько от председателя в Вереньках, сколько от него, Жоры!.. Даже вспыхнувшая было идея погреть здесь руки – уже не грела… И, о чудо! Самая голубая мечта – предполагаемая дача в Аркадии и ожидаемые от нее доходы – больше не привлекали! Сидевшая в мозгу картинка – своё персиковое дерево и дыни на растрескавшейся, жаждущей воды земле – казалась бледной и жалкой, деревце – каким-то хилым, а дыньки – маленькими и бурыми, с завявшими листьями в лебеде. Не казалось это всё голубой мечтой…