Андрей Шевченко - Тридесятое царство

Светислав прислушался.

– В этом году он посвежел, подрос. Новое, губительное, дыхание Севера начинает влиять на детей Стрибога и здесь, на Равнине… Я же чувствую, что до завтрашнего вечера будет вёдро.

Радя засмеялась.

– Ты тратишь много времени, наблюдая за природой. Но, верно, часто путаешься. А я лучше спрошу у самого Полуденника.

Она ступила наружу и замерла. Подошёл и сел рядом Холень, вопросительно заглядывая ей в лицо. Ветерок нежно шевелил длинные волосы Лебедицы, а она прикрыла глаза и что-то неслышно шептала. Светислав заметил, как на другом берегу вдруг зашевелились ветви двух-трёх ив, когда остальные вокруг стояли неподвижно.

Наконец, Радислава заговорила, но очень тихо.

– С Северо-запада наползает большая туча, но здесь она не прольётся.

– Ветер тебе так сказал? – недоверчиво спросил Светь.

– Да. И ещё ему приятно, что ты назвал его повзрослевшим.

Она взмахнула руками и громко рассмеялась, вновь смутив своего гостя сомнением: не шутка ли это?

– Ты хочешь, Сокол, понять природу и тем самым покорить её. Но лучше быть её частью, и тогда не только Перун будет хранить тебя в Лесу, но и сам Лес.

– Да, лучше дружить с духами, наполняющими Мироколицу. Они ведь взбалмошны и переменчивы. Представляешь одно по приметам, а они вдруг передумают… – теперь засмеялся Светислав, и в этом смехе было недоверие.

Но вдруг через озерцо промчался, взволновав воду, вихрь, и воздух вокруг Радиславы наполнился ивовыми зелёно-золотистыми щелкунами. Они закружились над её головой, а когда девушка протянула навстречу руку, то заскользили по пальцам, летая то вверх, то вниз, вслед за движениями кисти. После она резко повернулась, и вся летучая зелень метнулась юноше в лицо и, враз омертвев, осыпалась на Землю.

– Значит, такое возможно?! – восхищённо воскликнул Светь и бережно поднял несколько щелкунов. – Полуденник, Стрибожий сын, будь и мне другом!

– А ты проверь, внял ли он твоим словам, – предложила девушка. – Глянь, как тяжело летит наш старый Каркунь, как бы не зацепил воду.

Со стороны Юго-западного берега, с трудом махая крыльями, приближался Гостомыслов ворон. Юноша-Сокол шёпотом обратился к духу ветра, и в тот же миг у птицы распустился хвост, и, подхваченная порывом, она взметнулась на три сажени выше прежнего и вскоре сидела на руке Радиславы.

– Устал, красавец? – она ласково погладила его голову и клюв. – Он уже редко летает. Лишь вот так, чтобы вернуть Гостомысла к острову, если я или кто другой заедет. И только от озера. Из лесочка пусти – заплутает. Видать, слепнет.

– Иду! Иду! – вдруг прокричал ворон.

– Дивно!.. – похвалила Радя. – А он много слов говорит. Значит, хозяин возвращается?… Заждались. И застольничать пора.

– А кто ещё заезжает к Гостомыслу? – спросил Светислав.

– Да вот хотя бы твой дядя. Тогда Каркунь летит к дедуне, который всегда прогуливается, и кличет: «Ярь! Ярь!»

Ворон встрепенулся и снова прокричал своё «Иду! Иду!»

– Ты, буяр, поспеши к тому берегу, перевези.

Светь спустился к лодке и поплыл за вещуном, очень желая ещё раз проверить, слышит ли его новый знакомец – ветер. Он всё хотел обратиться к резвому дневному скитальцу, которого любил и там, в приграничье за то, что всегда приносил со стороны Леса запахи, так нужные берёже, опасающейся нападения. Но мысль о Ярославе мешала сосредоточиться. Почему же дядя никогда не говорил о Гостомысле? Он и Радислава в одно время съезжались здесь? И его тоже Лебедица учила говорить с духами? Тогда почему он не передал это им, ратникам в городьбах? Яр так многому их учил, повторяя, что иная мелочь спасёт жизнь и надо уметь всё.

Такие размышления смущали юношу. Дядя во многом заменил ему погибшего отца, особенно когда для обоих Лес стал общей заботой. Он был для Светя и старшим, как для всей бережи и буяров племени, и другом, потому как племянник стал первым помощником Яра. Четыре Луны Светислав проводил на границе, у Леса, четыре – за обучением буяров. Для семьи они с дядей давно уже не работники. И добро, что род всегда готов помочь тем, у кого мужчины охраняют земли племени. А сколько раз они в паре с Яром прятались в Лесу, разведывая, не готовят ли асилки худого. Чужими жизнями дядя не любил распоряжаться.

Светь был уже у берега, когда по едва уловимым звукам от шагов и тревожной трескотне белошеек он догадался: приближается человек.

– Здравствуй. Белые боги и быстрый Сокол с тобой, – громко промолвил вещун, ещё не появившись из-за деревьев.

– Здравствуй. Белые боги с тобой. Я Светислав из рода Любомира…

– Ратник из берёжи Соколов, – договорил Гостомысл за юношу, наконец, выйдя к обрыву и смущённо озираясь: люди и разговор спугнули три – четыре семейки стрижей, и они заметались у берега.

Старик поторопился впрыгнуть в лодку и сам, схватив за ветку ближайшую иву, оттолкнулся.

– Значит, из рода Любомира?… Что он, в добром здоровье? Ладно ли в семье?… Ты его внуком будешь или Будиславов, или Летиславов?

Юноша, отвечая, удивлялся осведомлённости Лебедя. Тот был схож с вещунами его племени: такая же длинная светлая рубаха, старческая меховина без рукавов, цветная вышивка по краю одежды, которая сообщала не менее как о десяти поколениях, начиная ещё с островных, с Горой и вечным вязом Ирия. Наузов с заговорами на белом, как у всех Лебедей, поясе – всего три, что удивляло: значит, не в количестве их заключена сила. А вот на шее, на одной бечёвке, – не только одинаковый для всех племён медный оберёг-солоник. Другой – догадывался Светь – Матери Сырой Земли, ещё один – Лебедя, вместо перьев на одежде или на лобной перевязи. А маленький полотняный узелок – не иначе как с Землёй Алатыря. Такой Светь видел лишь один раз – у старого Сокола Лодомысла, умершего десяток лет назад.

Пока неторопливо плыли, Гостомысл расспросил о родственниках гостя и сказал, что знает его двоюродную бабушку и её мужа, хотя та и вышла замуж в другое селение Лебедей, не Творимирово, откуда сам вещун и Радислава. Старик держал себя приветливо и не скупился на слова, а заметив рубцы на руках Светислава, вздохнул сочувственно:

– Не ведали и мудрейшие, когда уходили с Золотого острова Хорса, что их детям выпадет оборонять оружием потомков славных аркаидов.

– Что же, дедуня?! Верно, я говорила?! – послышалось от жилища. – Чьи слова: «Сокол прибудет завтра?!»

Гостомысл ласково, щурясь от Солнца, посмотрел на внучку:

– Видно, чувствовала сердцем, Радя?

– Ветер подсказал! – смутилась девушка. – Умойтесь и – застольничать. Каркунь тебя не дождался.

– Ему всегда твоя стряпня – пир.

… Ели в молчании. Только старик восславил Живу, потому как был её день, но тут же посетовал, что неласкова она в этот год: не сыскал он и травинки аравня. Видно, запаздывает весна, сдвинулась к лету.