Иван Басловяк - Морпех. Зеленая молния

– Один, два, три… сто пятьдесят восемь… двести семьдесят… Первое, – я вынырнул из импровизированной медитации спокойным и собранным, готовым на основе имеющейся информации делать осмысленные заключения. – Старый садюга меня всё же угробил. Почему я так решил? Тело не моё. Как бы я ни болел, так измениться моё тело не могло физически. Похудеть – да, обрасти бородой – да, но уменьшиться в росте – нет. Я помню свои руки, ноги, всё остальное. А сейчас я ничего не узнаю. Размер ног – меньше, руки – короче, ладони, пальцы – всё другого человека. Даже растительность на лице и то не моя! Тело крепкое, тренированное, мускулы рельефные. Но это всё чужое. Получается, что хозяин этого великолепия тоже умер. Как и я. От чего? Удар молнии. Я умер там, он – тут. Но моё сознание встретилось с его телом и возродилось в нём. Почему именно в нём? Более для меня подходящее или единственное свободное в тот миг времени? И почему вообще возродилось?! Или действительно Бог помог? Или инопланетяне с Высшим разумом?!! Так, стоп, а то опять слонов считать придётся. А его сознание куда делось, этого парня? Ах, да! Он же умер. А тело, получается, нет? Пока вопросов больше, чем ответов.

И так, и эдак крутил я обрывки доступной информации. Задвинул подальше вопросы, на которые сейчас ответов, хоть лопни, но не будет. Стал припоминать и анализировать всё, что сохранилось в памяти, и успел узнать в этом мире. Постепенно картина нарисовалась. Профессор включает свою установку. За окном лаборатории чудовищная гроза. Последнее, что отметило уплывающее сознание – это блеск зелёной (зелёной!!) молнии. Далее боль и грохот грома. Всё, аут. Здешние ощущения: боль в голове, горизонтальное положение в какой-то каморке, странные люди в древних одеждах. Разговор, что меня Бог пометил зелёной (опять зелёной!!!) молнией прямо в голову и меня трое суток отмаливали. И теперь я снова живой, а был «совсем мёртвый». Вот такие расклады пока что.

– Гражданка, ты туды нэ ходы. Снег башка попадёт сапсэм мёртвий будищ, – не кстати, хотя почти в тему, вспомнился эпизод известного фильма. Там снег мог попасть, а мне целая молния, да ещё зелёная, в башку прилетела. Помнится из морского фольклора, что если на закате солнца моряк увидит в небе зелёный луч, то он будет по морю ходить долго-долго и все морские беды его обойдут стороной. А мне прилетело это зелёное ночью, и не здесь. А здесь, этому бедолаге, когда прилетело? Хотя, он-то точно не моряк. Или моряк? Боярин – моряк? Чушь! Или нет?

Мои мысли прервал Пантелеймон (мой холоп?), притащивший в одной руке миску, а в другой – металлический стакан, объёмом, на глаз, около полулитра.

– Поднимайся, боярин. Поесть тебе принёс. Ты ж скока дней не евши, надо силушку восстанавливать.

Я поднялся и подошёл к сундучкам, изображавшим стол. В миске оказалась гречневая каша, а в стакане – разбавленное вино. Его я выпил в первую очередь. Потом взялся за кашу, имевшую почему-то мясной вкус, но не имевшую в себе ни кусочка мяса. Пока я расправлялся с загадочной кашей, Пантелеймон сбегал куда-то и принёс ещё один стакан. Его я уже пил спокойно, небольшими глотками. Сказать, что вино мне понравилось, не могу, но как средство утоления жажды – в самый раз. Так, прихлёбывая разбодяженным винцом удивительно вкусную кашу, я смотрел в окно на заходящее в море солнце. И тут началось. Мой организм, решив, что умирание сегодня не планируется, напомнил о своём насущном рычанием в животе. – Помни, сама природа верный назначит срок. Вэлком на горшок! – опять не вовремя, но по теме, вспомнилась чья-то песенка. Я сжался и глянул на стоявшего напротив холопа.

– Гальюн где?

– Так всё там же, на носу, баком по-ихнему называется.

Я рванул к двери.

– Да куда ты, боярин, не опоясавшись!

Он схватил тонкий шнурок и быстро повязал мне вокруг пояса.

– Зачем? Без штанов, но с пояском? – воскликнул я.

– А что бы бесы какие не привязались, на еретиковом корабле плывём.

Я был прав, мы на корабле. Судя по одежде окружающих, обращению ко мне «боярин» и наличию холопа – на средневековом. К тому же на принадлежащем католикам, «еретикам», как сказал холоп. А это значит: решётчатое сооружение в районе бушприта и верёвка, за которую необходимо держаться, что бы не сверзнуться в морскую пучину, и есть то, куда мне срочно надо. И много глаз, смотрящих на скорбящего эквилибриста. Но другого не предусмотрено, и я, опираясь на плечо холопа – ноги ещё слабоваты, да и качка с непривычки серьёзное препятствие к перемещениям по палубе, вышел из каюты. Попал в просторное помещение с потолком над головой, но без окон. По центру помещения, пронзая потолок, проходило толстое бревно мачты. У левого и правого бортов стояли по две пушки на лафетах с двумя колёсами. Дневной свет проникал в помещение через распахнутые пушечные порты. Палуба заставлена мешками, ящиками, небольшими бочками, имелся только узкий проход. Часть помещения разгорожена парусиновыми занавесками. К потолку подвешены гамаки. И присутствовало множество народа, занимавшегося кто чем.

С моим появлением шевеление замерло. Все уставились на меня. Кто с радостью, а кто и со страхом. Многие крестились, что-то шепча.

– Да не зомби я, вполне живой. Вот сделаю своё дело и вообще оживу, – бормотал я себе под нос, плетясь к выходу. Вышли через двустворчатую дверь на открытую палубу. Миновали ещё одну мачту. Посередине палубы на небольшом, с полметра, возвышении стояла лодка, затянутая парусиной и привязанная к скобам.

– Люк в грузовой трюм, – сразу сообразил я, – а чтобы матросики туда не шастали, придавили его шлюпкой. Да ещё и приличного размера. Предусмотрительно!

Маневрируя среди народа, сидевшего и стоявшего на палубе, но уступавшего мне дорогу, добрался до ступенек на бак. Поднялся, добрёл до необходимого мне места рядом с деревянной фигурой кого-то. Взялся за верёвку и, отпихнув холопа (а то, может, он меня ещё и над «очком» держать будет? – подумалось), ступил на решётку. Глянул вниз, сразу поплохело.

Форштевень резал неспокойные волны, создавая приличный бурун, то поднимаясь на волну, то скатываясь с неё. Брызги долетали до гальюна, а мой желудок принялся энергично протискиваться в горло. Я резко поднял голову и зафиксировал взгляд на брусе бушприта, задрал рубаху и присел в позу орла. Пришло облегчение. Посмотрел на холопа, а за его спиной столпился, наверное, весь экипаж и все пассажиры. Выглядел народ импозантно: обросшие давно не стрижеными волосами, бородатые, в драных парусиновых рубахах непонятно-грязного цвета, в коротких штанишках, и все босые. Сгрудились тесно. Кое-кто из задних рядов даже приподнялся, опершись на плечи товарищей. Боялись, видно, пропустить демонстрацию исторического события. То-то нос корабля начал глубже в волны зарываться!