Иван Басловяк - Морпех. Зеленая молния

– Твою маман! Вытаращились, как на неведому зверюшку, козлы.

Тут я вспомнил, что меня называли боярином, значит, я благородных кровей и обладаю какой-то властью. Придав голосу побольше суровости, я рявкнул:

– Чего уставились, работы нет? Сейчас закончу – всем найду!

Корабль стал карабкаться на следующую волну, ей это не понравилось, и меня окатило снизу доверху. Быстро соскочил с нужного места и, прихрамывая, побежал, балансируя руками. Зрители быстро раздались в разные стороны. Мокрая рубаха прилипла к телу. Я успел продрогнуть, пока шкандыбал по палубе, и поспешил юркнуть внутрь каюты. Пантелеймон встретил меня там с большим куском холстины в руках:

– Щас, боярин, разотру тебя, а то вода холодная, да ветер, а ты только с того света, прости, Господи, вернулся. Как бы лихоманка какая не привязалась.

Растёр он меня на славу, помог надеть такую же, как была, рубаху и кальсоны с тряпичными завязками. Опять опоясал верёвочкой. Сразу вспомнилась мама, что зимой заставляла меня поддевать под брюки для тепла кальсоны с начёсом, китайские.

– Ещё на палубу пойдёшь, Илья Георгич? Нет? Ну, тогда спи, – сняв с меня опояску и сунув её под подушку, сказал Пантелеймон и, перекрестившись на икону, отошёл в угол.

Я, тоже перекрестившись, лёг на свой рундук. С опояской я явно попал впросак. Это холопа удивило, но можно списать на потерю памяти. Спать мне после нечаянного купания и энергичного растирания совсем не хотелось. Решил проанализировать ситуацию ещё разок.

Итак, я в теле русского боярина примерно моего возраста. Век, приблизительно, шестнадцатый-семнадцатый. На корабле с иностранной командой плыву (иду! – поправил сам себя) куда-то на юг. Это если судить по положению носа корабля и заходящего солнца. Что за море, Чёрное? В нём нет таких вальяжных волн, да и цвет воды другой, ходили, знаем. Да и русских портов, куда могли бы заходить иностранцы, на нём в этом времени тоже нет. Как и флота. Вопрос: как русские, да ещё числом, как понимаю, не малым, смогли на иностранный корабль попасть? Ответ – никак. Крым – татарский. А мы с оружием, что, по их понятиям не есть хорошо. Да и до него, до Крыма, добраться – проблема. И корабль найти. Но турки через проливы не пропустили бы чужой корабль с вооружённым отрядом на борту. Они со всей Европой в эту эпоху постоянно резались. Для них все христиане враги. Тогда какое? Средиземное? А к нему что, пешком? И где же русские воины могли нанять немецкое судно с экипажем в турецких водах? Так, ещё Балтийское есть. Но там гораздо холоднее, а температуру здешней водички я, хе-хе, измерил. Да и берега там время от времени видны. В Атлантику русские вышли гораздо позже, веке в восемнадцатом, если правильно помню. И на своих кораблях, со своими экипажами. А всё же, в какую эпоху я влетел? Надо срочно уточнить. То, что я боярин, не говорит ничего. Бояре существовали и до Петруши, и при нём. Но тогда в ходу было уже немецкое платье, а тут явно русское. Холопы – так же. Корабль. Ещё бы в них разбираться! Я ведь морпех, а не моряк. Так, знаю кое-какие слова и выражения, на службе нахватался.

Одежда людей, пушки на палубе, сабля у меня над головой на колышке – всё это не давало мне ни грана информации для идентификации времени моего присутствия. О, какими словами думать начал! Полезно, видно, по башке иногда получать.

И тут я внезапно заснул. Видимо, адреналин в крови закончился.

Проснулся от громкого топота ног, каких-то команд на, вроде бы, испанском языке. Аврал, что ли?

Я откинул одеяло, спустил с рундука ноги и едва не наступил на лежащего на полу и чем-то укрытого человека.

– Проснулся, Илья Георгиевич? – донёсся голос с соседнего рундука.

Я повернул голову и в неясном свете нарождающегося дня увидел силуэт соседа по каюте. По голосу узнал князя и спрыгнул с кровати, наступив всё же на лежащего. Тот крутнулся у меня под ногами и вскочил. В его руке блеснул нож. «Ого!». Я шустро запрыгнул обратно, стукнулся головой о низкий потолок и схватил одеяло, готовясь набросить его на взбесившегося Пантелеймона. Со стороны князя послышался негромкий смешок.

Сжимавший нож холоп быстро огляделся по сторонам, увидел меня с одеялом в руках, расплылся в улыбке, обнажив крупные белые зубы, и произнёс:

– Фу-у! Приснилось, что вороги до тебя пробирались, да об меня спотыкнулись. А это ты, боярин. Забыл, видно, что я завсегда тут сплю. Да ни чо! Всё равно вставать пора уже. Вон как гишпанцы по палубе бегают, мёртвого разбудят. Ох! Прости, Илья Георгич, обмолвился, – и, быстро скатав свою постель в рулон и сунув его в угол, выскочил из каюты.

Я сел, бросил одеяло на постель и перевёл дух.

– Ты чего взвился-то, боярин? Твой дядька тебя защищать вскочил. Или что помнилось?

Я промолчал. Виновато улыбнувшись, пожал плечами.

Князь встал, быстро оделся, опоясался саблей и вышел. Я тоже хотел одеться, но не нашёл во что.

«В кальсонах, что ли по кораблю шастать?»

Третьего жильца каюты в ней уже не было. Я его только накануне мельком и видел.

В каюту вбежал Пантелеймон с мокрым лицом и бородой. Схватил с сундука тряпицу, утёрся ей и спросил:

– Одеваться будешь, Илья Георгич? Али ещё полежишь?

– Одеваться. – ответил я.

– Щас одёжу достану. Ты только с сундучка-то сойди, – сказал холоп.

Я последовал его просьбе и встал в сторонке. Пантелеймон шустро скатал постель в тугой рулон, положил его на сундук боярина Жилина. Под жиденьким матрасиком обнаружился сундук с плоской крышкой, который холоп и стал открывать большим ключом.

– Всё прятать приходится, Илья Георгич, от схизматиков этих. Вчера на радостях не доглядел, так кубок твой серебряный уворовали, ты уж прости.

– Да ладно, не парься, – утешил я его.

– Попариться не мешало бы, – не поняв моё выражение, ответил холоп. – А то месяц уже в бане не были, всё плывём и плывём в неведомые дали, – продолжил он, ковыряясь в замке. – Только князь-батюшка и знает, куда. Он говорил, да я запамятовал. Кажется, Мерика какая-то.

«Так вот куда идёт кораблик! Америка. А какая?»

– А в какую Америку путь-то держим? В Северную или Южную? – озадачил вопросом холопа. Тот перестал ковыряться в замке, почесал в затылке и произнёс:

– А их разве две? Не знал, – и вновь занялся замком.

Наконец тот щёлкнул, крышка откинулась, и на свет стала появляться моя здешняя одежда. Я узнал рубашку, суконные штаны. Одел и то, и другое, опоясался тонким ремешком. Сноровисто накрутил портянки. С отцом на рыбалку часто ездили, он и научил. Обулся в мягкие сапоги красного цвета, украшенные витым шнуром. Следом надел названную Пантелеймоном «ферязью» расшитую цветами и квадратиками зелёную жилетку длиной до колен. Опоясался поданным холопом широким ремнём с привешенными к нему саблей, замшевой сумкой размером с барсетку, большим и маленьким ножами в ножнах и ложкой. Серебряной, вчера узнал. На голову мне дядька водрузил какую-то тюбетейку.