Василий Лягоскин - Серая Мышка. Второй том о приключениях подполковника Натальи Крупиной

Хорошее настроение последних недель смыло как волной. А японка не остановилась, улыбнулась совсем медово:

– Кстати, хочу вас порадовать. Ваша семья спешит воссоединиться с уважаемым мастером. Уже завтра Николаич-сан сможет увидеть своего внука.

– И Зину, и Серегу, и… Клавдию.

Теперь улыбка Асуки воспринималась русским как змеиная. И хотя он был уверен, что без санкции начальства и острой необходимости японка ни словом, ни жестом не намекнет на то, чем она «развлекала» по ночам гостя, ставшего пленником в чужой стране, сердце Николаича противно заныло. Потому что он понял – жена все равно узнает… нет – почувствует что-то неладное.

– Ну и пусть, – ожесточился он, возвращая улыбку, в которой яду было не меньше, чем в японской, женской, – приедет, разберемся. Чай не чужая, своя. Родная.

И Асука не выдержала этой безмолвной и недвижной битвы. Она отвела взгляд, в котором – как показалось Николаичу – мелькнула искорка вины.

Следующий день – пятое октября – стал самым черным в жизни Виктора Будылина. Сначала его «обрадовала» очередным известием Асука. Новые взрывы и крушение крошечного острова в Японском море принесли столь ужасные последствия, что даже эта обычно уравновешенная женщина сейчас была заметно растеряна.

– Вот, – включила она телевизор, – смотри.

Ее тон был изобличающим, словно к катастрофе, о которой трубили все местные телеканалы, сама она не имела никакого отношения. На экране тем временем мелькали картинки, напоминавшие те, что меньше месяца назад показывали Будылину по другому телевизору. Только тогда, в присутствии молчаливого японца, на русского обрушился шквал эмоций сахалинского диктора, а теперь о чем-то непонятно и торопливо вещало японское телевидение. В кадре так же метались люди; на улицах, засыпанных обломками зданий и рекламных щитов, застыли автомобили, в том числе и полицейские и кареты скорой помощи. Проезда в этой части неведомого японского города, разрушенного стихией, не было.

– Провинция Тоттори, – перевела громким шепотом Акура, – моя родина. Там остались мои родители и две младших сестренки. Передали, что есть многочисленные жертвы.

– Вот как, – воскликнул про себя совсем не злорадно Будылин, – а предвидеть заранее вы не могли? Какая катастрофа будет следующей? Где?

Он так завелся, что совсем забыл, что на сегодня ему обещали долгожданную встречу с семьей – встречу, которой он теперь совсем не желал. Лишь ночью, уже засыпая, он вспомнил другое, не растерянное лицо японки. Вчера, сообщая о скором приезде Клавдии, детей и внука, Витеньки, она не скрывала своей злой радости. Теперь же… Николаич не выдержал, включил ночник и достал заветную папку. Фломастер на карточке местами уже стерся, но это не мешало рожице по-прежнему задорно улыбаться и обещать в будущем лишь хорошее и доброе. Будылин подмигнул в ответ и спрятал фотографию. Через минуту он крепко и спокойно спал.

Мика возвращалась домой как никогда поздно. Шел уже второй час ночи; в тихом районе Токио, где женщине, которой никак нельзя было дать ее сорока двух лет, видно было даже тезку – Новую луну. Именно так переводилось имя этой представительницы вымирающей в Японии профессии. Скорее даже не профессии, а образа жизни, духа всего того, что когда-то и создало японскую нацию. В самом Токио оставалось не больше полусотни гейш; настоящих, а не тех, что выходили на подмостки, или даже изображали чайные церемонии в дешевых ресторанчиках для туристов.

– Вот для таких, – Мика остановилась, не дойдя до своей калитки каких-то двух десятков шагов.

Улица здесь заросла деревьями и кустами так, что той самой калитки отсюда не было видно. Зато хорошо различимы были фигуры двух здоровяков в военной форме, что вдруг оказались перед женщиной.

– Американцы, – вздохнула Мика в некотором удивлении, – что они делают здесь в такой час?

В столице солдат союзников было совсем немного; а уж увидеть их в такой поздний час, да в районе, где никогда не было увеселительных заведений и магазинов, и куда Мика обычно возвращалась с поздней работы на такси, было чем-то из области фантастики. Сегодня же она не устала; большую часть вечера просто музицировала, создавая настроение для других, занятых коллег, в окия – доме, куда избранные мужчины приходили приобщиться к колдовской атмосфере древних традиций. Подруг у нее в окия не было; не принято было у них, гейш, раскрывать душу кому-то ни было. А Мико еще и свято следовала традициям, прописанным в древних трактатах. У нее и за пределами дома, где все было пропитано возможностью прикоснуться к славной древности, не было близких подруг. И друга тоже – в отличие от других, молодых гейш.

– Гейш?! – успела еще хмыкнуть с легким презрением японка, – да их даже майко – ученицами – назвать нельзя.

В следующий момент она громко вскрикнула, а потом замычала, потому что рот накрыла огромная черная ладонь, пахнувшая потом, спиртным и еще чем-то кислым. Мика хорошо знала английский язык. Она даже сейчас, замерев в ужасе, разобрала пьяное бормотание негра в форме армии США, которое он обратил не к ней, жертве насилия, а к собственному дружку:

– Какая нам разница? Эта прости… ничуть не хуже.

Рука Мики невольно дернулась назад, к узлу пояса, что подчеркивал ее фигуру, скрытую шелковым кимоно. Она могла бы рассказать этому негодяю о том, о чем знал каждый японец. Об узле сзади, пониже спины, который означает, что женщина носит его с гордостью, и совсем не собирается развязывать его перед первым встречным; и вообще ни перед кем. Что у тех, за кого ее приняли пьяные вояки, узел всегда впереди – чтобы легче было развязывать. Однако американцам такие подробности были ни к чему. Но судорожное движение руки они заметили. По крайней мере, тот, что стоял уже позади. Его речь была более внятной; в другой, не такой отчаянной ситуации гейша назвала бы этот голос добродушным.

– Ладно, – прогудел второй афроамериканец, возвращая ее руку напарнику, который стиснул ладонь с силой, вызвавшей приглушенный крик женщины, – я сам.

Его ладони на удивление ловко и быстро справились с узлом, который сама Мика сооружала не меньше десяти минут. Это вообще было очень сложным делом – нарядить себя так, чтобы ни на гран не отступить от канонов, прописанных веками. А вот негр разобрался с этой сложным одеянием за пару десятков секунд. Мика даже не успела заполниться ужасом, как оказалась в плотном мешке из собственного кимоно. Толстый шелк закрыл от нее лунный свет и далекие огни фонарей, а заодно приглушил громкий смех американцев. Но не смог заставить женщину отрешиться от мира. Она сейчас словно видела себя, свою униженную позу со стороны. И понимала, что пьяный смех вызвало прежде всего то, что скрывалось под строгими формами кимоно. Нижнее белье гейши тоже было традиционным, а значит далеким от легковесных и легкомысленных тряпочек, какими пользовалось теперь большинство японок. Но традиционное белье тоже не стало неприступным бастионом. В сильной руке (Мика отчетливо представила себе, как черная ладонь сминает и дергает книзу трусы) скроенный по ее фигуре и сшитый надежно, в два стежка материал не выдержал и треснул, скользнув по ноге на асфальт. А рука уже мяла ее нежную плоть, сопровождаемая шумным дыханием. Мика дернулась в очередной раз и глухо закричала, почувствовав, как бесстыдный палец ткнулся в самое заветное и замер, когда до ушей японки, а значит и насильников донесся спокойный, даже насмешливый женский возглас: