Андрей Архипов - Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник)

И уже под нос отец пробурчал.

– Да картечи на всякий случай… Небось, егерь не замает за весеннюю охоту без разрешения.

– Это Тимка-то? – вдруг спохватился Вовка, осознав, что его друга поймали на обмане. – Ты чё, пап? Это я могу… э-э-э… сболтнуть что-то ради красного словца. А Тимка и раньше всегда правду в глаза любому мог сказануть, а уж после смерти матери зарок дал. Сказал, что с этого момента врать больше никому не будет, даже если за правду накажут сильно. Хуже, мол, чем сейчас, точно не будет. Он, по-моему, даже специально нарывается…

Тимка действительно нарывался. К примеру, в школе, если учителя замечали любой непорядок в классе, то знали, что могли обратиться к нему.

И он, если принимал малейшее участие в шалостях, всегда сознавался, не закладывая при этом остальных. А потом шел беспрекословно убирать битые цветочные горшки и стекла, оставляя дневник на столе учителя.

Если же не участвовал, но страдали при этом невиновные, то подстерегал зачинщиков на улице и пытался заставить их принять наказание.

Обычно это продолжалось до чьих-нибудь кровавых соплей. Либо Тимкин соперник был бит и соглашался с его доводами, либо тому надоедало размазывать юшку по всклоченной физиономии правдолюба, и он шел в учительскую, только чтобы отделаться от него.

Организованную один раз «темную» Тимка стоически перенес и только с бо́льшим ожесточением стал отстаивать свои убеждения. Всеми вокруг это называлось обостренным чувством справедливости, а сам Тимка говорил, что ему так легче. В последнее время стоило ему только заявить, что он не возражал бы против признания виновных и те просто молча поднимались, чтобы принять наказание.

– Кстати, а что ты еще в коляску набросал, бать? Домой заезжал, что ли?

– Угу, наведался. Картошки еще взял, в золе ее напечем. Ну и набор для ушицы: лук, чеснок, морковь, соль… В любом случае супчика похлебаем, что бы там Тимка ни обнаружил.

– А зажигалку взял? – прокричал Вовка ему на ухо. – А снасти? Лески, крючки?

– Даже лучше, вон сеточка капроновая лежит, бреднем пройдемся! А «энзэ» – топор, одеяло, зажигалка, ложки, кружки, буты… словом все нужное всегда в коляске валяется! Блин… ядрена Матрена!

Как только они съехали с наезженной грунтовки на заросшую тропинку, несовершенное транспортное средство стало сильно подбрасывать на лесных колдобинах, и отец вынужденно замолчал.

Наконец семейный «тарантас» выполз к небольшому оврагу, за которым расстилался густой смешанный лес.

Пахнуло свежестью, еловыми ветками, терпким настоем прошлогодних прелых листьев… и вонючей гарью, облако которой медленно догнало ездоков и накрыло удушливым покрывалом.

– Собирай все вещи в мешок, – прокашлялся отец. – Да привяжи крышку к котелку и сунь его в пакет, а то будешь потом свои припасы со стенок рюкзака собирать… Ага, давай его сюда. Одеяло сверху накидывай. Тебе вон ту сумку. Всё, потопали…

Пробирались к месту Вовка с отцом около двух часов. Шли тяжело. Упавшие деревья перемежались крутыми овражками, склоны которых были покрыты прелыми почерневшими листьями, скрывавшими мокрую глинистую почву. Ноги разъезжались, теряя опору, и Вовка пару раз соскользнул в ручей на дне одной из промоин.

Ботинки были уже покрыты толстым слоем грязи, не желающей отчищаться на трухлявых сучьях, разбросанных по краям незаметной тропинки. Да и та начала понемногу исчезать и скоро совсем потерялась в пробивающейся сквозь старую осеннюю подстилку траве, зеленые ростки которой почти полностью скрыли следы побывавших тут людей.

Только по кое-где обломанным веткам, сломанным стеблям папоротника и не до конца истлевшей пачке из-под сигарет можно было угадать, что человек когда-то ставил свою ногу в этом мрачном месте.

Лес был похож на нетронутые заросли старого валежника, собранного неведомыми силами в одном месте. Помимо прочего, сухостой был приправлен сочащимися влагой мхами, которыми поросли сгнившие на корню деревья.

А еще он пугал царящей вокруг тишиной.

Даже обычной живности почти не было, словно звери избегали давящей мрачности бурелома. Только неугомонные сороки стрекотали где-то по верхушкам деревьев, да мелькнула раз заячья спина в кустах.

– Ну, все, скоро выйдем, просвет уже виден… вон и Николай, уф-ф… – шумно перевел дух Вовкин батя, одновременно перелезая через очередное препятствие, перегородившее путь на опушку. – Эх, твою дивизию… Михалыча нам только не хватало! Он, конечно, мужик правильный, договориться с ним можно почти завсегда, однако если упрется на своем, то грузовиком не сдвинешь… Ладно, давай двигай, Володька, вон твой кореш сидит, голову повесив! Отвлеки пока парня от неминуемой порки.

Михалычем Вовкин отец называл егеря, который был лишь чуть-чуть его старше. За свою жизнь прошел тот, что называется, воду, огонь и медные трубы. Жил изначально в каком-то большом городе, воевал всю первую чеченскую сразу после военного училища, был в самом конце ранен и капитаном ушел в запас. А дальше, по слухам, пребывал в таком подавленном настроении, что чуть ли не в монастырь собрался податься. Однако потом одумался и уехал в глухое село к дальней родне, где немного потоптался и пошел в егеря.

Жил Михалыч большую часть года один в своей лесной избушке, только на зиму перебираясь в селение к родственникам. Поначалу попытался держать марку в лесном хозяйстве, но потом обнаружил, что семьи в деревне хотя и не голодают (кто ж на земле с руками из правильного места себя до такого доведет?), но сидят в полном безденежье. Стал иногда подкидывать им мяса на продажу по городским родственникам.

Однако подчистую выбивать живность в округе все равно не давал.

Весной же вообще всех, пришедших в лес с оружием, гнал домой под угрозой его отнятия, хотя и делать это без участкового права не имел. Если, говорил, дать тебе селезней на отстрел, то ты ведь не остановишься, пока все патроны не изведешь, а я один и за вами всеми уследить не могу.

Мужики ругались, но слушались. А уж про их уважение к егерю сказал случай, когда приезжие охотники (их называли потом в деревне «краснопиджачниками») подстрелили без лицензии лося и послали Михалыча «куда Макар телят не гонял», пытаясь продолжить отстрел небольшого лосиного стада. Тогда он поднял всех боеспособных мужиков в округе (никто не отказался!) и грамотно обложил стоянку охотников.

Ружья те, конечно, не отдали (да и не стал на этот раз егерь нарушать нелепого закона), а доводить пререкания с ними до крайности с порчей машин и имущества никто не стал (пулю в спину от новых хозяев жизни получить никому не хочется).

Однако лося и настрелянную дичь мужики отняли и пообещали прострелить колеса, если те тут же не уберутся. Полтора десятка человек с оружием наперевес могут в этом убедить кого угодно, особенно если не ведутся на матерки и крик, а попытки пойти врукопашную пресекают выстрелами под ноги.