Борис Мячин - Телевизор. Исповедь одного шпиона

Тот день я запомнил на всю свою жизнь; ибо тогда я впервые осознал себя человеком; не предметом, не товаром, – несекомой личностью. Я вышел во двор; за стеною парка закатывалось огромное красное солнце, каким оно бывает только в наших татарских краях, живое, дрожащее, полное трепетного сострадания; мне казалось невозможным, немыслимым, что какой-то француз за много верст отсюда прочитал мои мысли и чувствования; не я прочитал книгу – она прочитала меня; мне вдруг стало ясно, как устроен мир и для чего я живу. Я вытянул вперед свои руки и посмотрел на них; линии жизни и линии любви, ветви деревьев, извилистая река, убегающая вдаль, к своему соединению с Доном, – всё это было моим , и я поклялся в сердце своем, что ни одна земная тварь никогда не отберет у меня этого чувства.

Как-то раз к нам снова приехал сенатор Иван Перфильевич, и меня опять нарядили прислуживать за столом и заставили читать оду. Проголодавшийся с дороги сенатор молча набросился на жареный потат и долго уплетал его, запивая мадерой и урча, ей-богу, словно кот.

– Война будет, – сказал, наконец, Иван Перфильевич, опуская салфетку.

– Ну слава тебе, Господи! – перекрестился секунд-майор Балакирев. – Благодарю тебя, Боже, что внял моим мольбам…

Дальнейший рассказ сенатора сводился к трем параграфам: Польша взбунтовалась еще с весны, на усмирение бунтовщиков направлен русский корпус; бунтовщики поддерживаемы турками, которые при первом удобном случае объявят России войну; на стороне турок, в свою очередь, выступят все кочевые нации: татары, черкесы, ногайцы, а может быть, даже калмыки и киргиз-кайсаки.

– А это значит, – заключил Иван Перфильевич, – что первым делом орда сия пойдет на ваши земли старым шляхом, чрез Куликовское поле.

– Почему мне ранее ничего не сказали? – насупился Аристарх Иваныч.

Сенатор начал говорить что-то про государственную тайну, а я стоял с подносом в руках и слушал, разинув рот, чем привлек к себе пристальное внимание. Иван Перфильевич спросил, кто я таков; я честно отвечал. Он также задал мне несколько вопросов на предмет священной и римской историй: кто такой Екклесиаст и чем отличается республика от империи.

– Хороший мальчик, – заключил сенатор, – смышленый. В службу его отдать бы. Ты кем хочешь быть?

– Барабанщиком, – выпалил я. – Я любую дробь знаю: тревогу, молитву, марш, отбой… Спросите кого хотите, вот хотя бы секунд-майора…

Балакирев молча кивнул головой, а Аристарх Иваныч почему-то озлобился.

Сенатор вскоре уехал, а мы принялись за дело. По приказу Аристарха Иваныча Степан собрал мужиков, дабы укрепить старые засечные линии; также были учреждены драгунские разъезды. После одного из таких разъездов Степан вернулся с крещеным калмыком Чегодаем; небольшого росточка, на такой же невысокой бурке, калмык вооружен был луком и пикою, небрежно прикрепленной к седлу. На голове его красовался немецкий парик, а к парику была привязана красная кисточка.

– Посмотрите, кто приехал! – воскликнул секунд-майор Балакирев. – Чегодайка! Ну, здорово, говядарь, дундук [32] Производная от имени собственного, означающая, по-видимому, всех крещеных калмыков; в 1741 г. вдова калмыцкого хана Дондук-Омбо приняла крещение, положив начало княжескому роду Дондуковых; один из ее потомков, М. А. Дондуков-Корсаков, стал предметом язвительной эпиграммы Пушкина; с этого момента слово приобрело негативную окраску. , черт татарский, – ласковая брань так и лилась из его уст. – Рассказывай, чего надобно.

– Поторговаться надобно, – сказал калмык, вежливо снимая с головы парик. – Порох торговать хочу. Хороший порох. Почём возьмете? Лошадей тоже есть. Сколько лошадей надо? Много лошадей есть. Башка киримская – сколько заплатите? Мы много башка принесем.

Оказалось, секунд-майор был знаком с калмыком еще по войне с Фридрихом; тогда калмыки навели немало ужасу в просвещенных Европах.

– Ну, пойдем, – хлопнул Чегодая по плечу секунд-майор, – поторгуемся.

Выпив водки и съев мяса, калмык рассказал следующее: калмыки по обычаю, заведенному еще со времен Петра, будут сражаться за российскую державу, но не менее чем за двадцать тысяч рублей (на этих словах Аристарх Иваныч, знавший, что только братья Орловы получили от императрицы за Кира и Иоанна [33] Т. е. за дворцовый переворот 28 июня 1762 года. пятьдесят тысяч, усмехнулся).

– Далай-лама грамоту прислал, – добавил калмык. – Просит ойратов [34] Слово «калмык» в XVIII веке было, скорее, оскорбительной кличкой; «калмык», «калмак» в тюркских языках – бродяга, человек, отколовшийся от своего племени; сами калмыки называли себя ойратами (по-монгольски «сосед» или «союзник»). вернуться к цинам [35] манчжурам, китайцам . Я не пойду. Я не верю цинам. Но так говорят. И многие из наших хотят вернуться к цинам. Не хотят ко Христу. Говорят, лучше пойти к цинам, чем ко Христу.

Чегодай пробыл у нас несколько дней. По утрам он вел душеспасительные беседы с отцом Варсонофием, а по вечерам пил водку. Как-то раз я столкнулся с ним в дверях.

– Сенька, – запросто сказал он мне, как давнему знакомому, – дай огурцу…

– Огурцу нету, – отвечал я, обрадованный такой монгольской приязнью. – Но могу дать отварной потат.

– Давай… Поедешь с нами воевать?

– Поеду, конечно!

Разные картины представлялись мне. Осада Трои мешалась в моем воображении с Азовским сидением, а сам я был попеременно то Сципионом Африканским, то Бовой-королевичем; вот, я еду по степи на лихом коне, мушкет на ремне за спиной, с казацкой саблею на боку; навстречу мне Полкан, в сопровождении мунтьянского воеводы Дракулы и Сифа, царя египетского [36] Всё – популярные сказочные или лубочные герои; Полкан – песьеглавец, сражавшийся с Бовой-королевичем; мунтьянский (валашский, румынский) воевода Дракула – герой древнерусской повести, в дальнейшем «перекочевавший» в знаменитый роман Брэма Стокера; «Геройская добродетель, или Жизнь Сифа, царя египетскаго, из таинственных свидетельств Древняго Египта, взятая», – роман Жана Террасона, напечатанный в России в 1760-х гг, в переводе Фонвизина. . «Требуем от тебя, Семен Мухин, – говорят Сиф, Дракула и Полкан, – чтобы ты поклонился турецкому падишаху и признал величие магометанской веры». «Нет, простите, господа, – отвечаю я. – Не могу я принять магометанской веры, ибо я по рождению русский человек; Магомет запрещает вино; а русским без вина никак нельзя…» – «Какого же ты хочешь вина? – спрашивает Полкан. – Мадеру или мальмазию? [37] Правильно – мальвазия, разновидность мадеры, еще более сладкое и терпкое вино. У меня есть скатерть-самобранка с любою едой, известной прогрессивному человечеству…» – Мунтьянский воевода вынимает свой двуручный меч и начинает сражаться со мною, жестокая улыбка играет на его окровавленном лице; но вот мы уже бросаем оружие на землю, братаемся и клянемся вместе воевать против турок. Вот я уже на корабле. Буря внезапна вдруг возмутила небо и море. Галера моя разбита штормом. Я, подобно Мирамонду, цепляюсь за какую-то доску, мальтийский капитан кидает мне веревку и оказывает гостеприимство; вот чудесные страны и диковинные народы. Вот Алжир и Марокко, усеянные трупами пиратов и наложниц, вот прекрасный Гудзарат [38] Правильно – Гуджарат, султанат на северо-западе Индии. ; тамошняя султанша оказывает мне дипломатический прием. «Я королева Шахразада, – говорит она, – гудзаратская султанша, индийская царица. Войди в мои покои, Семен Мухин! Но помни, казак, если твои исторические анекдоты меня не удовлетворят, я стану лягушкой и женой Кащея…»