Елена Мельникова - Зеркало

– Ну, что там еще? – грубее, чем хотела, спросила Даша.

Аня попятилась, и Даше снова стало стыдно за свою несдержанность.

– Прости, пожалуйста. Пойдем поговорим, – Даша увела девушку на кухню.

Редакция размещалась в перестроенной квартире на первом этаже старой «хрущевки». Но как строители ни старались, полностью вытравить «домашний дух» из помещения не удалось. Комнаты кабинетами не стали, компьютеры казались оккупантами, занявшими чужое место, серванта или кровати, например. Офисная евроотделка и та подкачала, вместо холодного серого, располагающего к усердной работе, в дизайне помещения почему-то использовали пастельные тона, больше располагающие ко сну. Вместо жалюзи скупой бухгалтер Петрович заказал для редакции обычный тюль, а вместо ковролина раздобыли где-то старые выцветшие паласы. Для полного сходства с коммуналкой сотрудникам оставалось только облачиться в халаты и тапочки.

Раньше редакция располагалась в главном офисе (вот там все было как надо) вместе с рекламными, креативными и прочими отделами, но потом разросшемуся концерну стало тесно, участились стычки между журналистами и рекламщиками – те и те считали свою работу основной, и руководство волевым решением вытеснило редакцию из центра города на окраину.

Все сначала были страшно раздражены. Работать в прекрасном двухэтажном офисе в центре было приятнее, чем в занюханной квартире на окраине. «Нет, каковы мерзавцы!», – вопил Резник, а все остальные сочувственно кивали. Называть директоров «мерзавцами» позволялось только главному редактору.

Но вскоре преимущества новой жизни стали очевидны. Директора были далеко и в редакционную жизнь особенно не вмешивались. Только изредка коршуном налетал Воробьев с вихрем новых, по его мнению, блестящих идей, и цепко схватив Мишу за лацкан пиджака, тащил его в кабинет, где долго и с воодушевлением излагал свои замыслы. Миша с ним соглашался, но всегда все делал по-своему. Ему удавалось внушить директору, что это именно то, чего тот хотел.

Кроме отсутствия директоров и противных рекламщиков, у журналистов было еще одно немаловажное преимущество. В главном офисе был строго настрого запрещен алкоголь. Здесь же правила устанавливал Миша Резник, а Миша любил выпить за обедом бутылочку пива и не запрещал этого сотрудникам.

Эпицентром редакционной жизни была кухня. Здесь собирались передохнуть, покурить, посплетничать, попить кофе. На кухне стоял прекрасный обеденный стол, имелись полный набор посуды, электрическая плита и холодильник.

– Эдик, выйди пожалуйста. Нам нужно с Анечкой поговорить, – попросила Даша редакционного фотографа Эдика Калинина, вертлявого юношу с засаленными светлыми патлами до плеч, который пил кофе, мечтательно рассматривая полногрудых девиц в журнале для мужчин с глуповатым названием «Анастас».

– Ты неисправим, Эдик, – заметила Аня, покосившись на журнал.

– Да, я такой. Обращайтесь, если что, – заявил Эдик, манерно поклонившись, забрал свой кофе и удалился.

– Слушай, Анечка, неужели все мужики по имени Эдик такие противные? Кроме нашего, я знала еще двух – хуже некуда.

– Да, есть еще Эдуард Лимонов – автор на редкость мерзкого произведения «Это я, Эдичка.» – добавила Аня.

Даше Лимонов нравился, но спорить не хотелось:

– Ладно, рассказывай, в чем дело.

– Даша, я тут в интернете узнала про фестиваль этнической музыки! Куча иностранцев приезжают, такая возможность для интервью, я ведь языки знаю!

– Куда приезжают?

– В Ольховку.

– И ты, конечно, хочешь, чтобы я поговорила с Воробьевым и выпросила для тебя командировочные.

– Ага.

– Потрясающая вещь, все почему-то хотят, чтобы я поговорила с Воробьевым. Почему-то именно я, а не Мишаня…

– Ну ты же такая умная, – льстиво сказала Аня.

– Да, я – умная, я – красивая, только замуж не берут… – пробормотала Даша. – Ладно, поговорю.

Даша и вправду была красива. Ее смоляные волосы, белое, как игральная карта лицо, помеченное кокетливой родинкой над верхней губой, и черные живые глаза под котиковыми бровями пробуждали в мужчинах первобытный инстинкт завоевателя. Ее хотелось схватить и, бросив поперек седла, мчать по степи к жарко пылающему в ночи у кочевья костру.

И замуж ее брали, даже два раза. Один из знакомых Даше противных Эдиков был ее первым мужем. Даша познакомилась с ним глупой шестнадцатилетней девочкой, склонной к романтическим порывам, написанию лирических стихов и самоанализу. Появление Эдика, который был ее на десять лет старше и томился от сознания собственной исключительности, создало благоприятные условия для развития всех этих вредных наклонностей. Он с легкостью задурил ей голову фрейдистской чепухой и уложил в постель. Философское осмысление Кама-Сутры, печальные прогулки по старому кладбищу, таинственные полуулыбки из-под полей черной шляпки, долгое многозначительное молчание в телефонной трубке и стихи Гумилева про черный бархат, на котором забыт сияющий алмаз… – были вполне во вкусе тех романтических устремлений, которые тогда томили Дашу.

Но через два года, выйдя за него замуж, Даша с неприятным удивлением обнаружила, что он редко бреется, часто пьет и не умеет зарабатывать деньги. Даша с ним развелась, но проклятая склонность к стихосложению постоянно уводила ее в сторону, к вздорной и легкомысленной богемной публике, мешая найти надежного и обеспеченного спутника жизни.

Ей было уже двадцать шесть лет, когда она встретила Сергея. Он решил все ее материальные проблемы, осуществил ее давнюю мечту о поездке в Копенгаген, окружил заботой и вниманием, и наконец сделал абсолютно счастливой, подарив ей дочь. Четыре года Даша жила, как в упоительном сказочном сне. Но однажды проснулась. Она проснулась в воскресенье утром от длинного незнакомого звонка в дверь. На пороге в штормовке, в заляпанных грязью резиновых сапогах стоял Толя Кончеев, деловой партнер мужа, с которым Сергей в пятницу вечером уехал на рыбалку. Он стоял переминаясь с ноги на ногу и глядел не в глаза Даше, а куда-то вниз, на родинку над верхней губой. Из детской с криком «Папа, папа приехал!» в неосвещенную прихожую выскочила Таня.

– Таня, иди к себе, – приказала Даша, чувствуя, как от низа живота к горлу поднимается горячий комок. В голове бессмысленно пронеслось: Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца… Сквозь открытую дверь из подъезда тянуло холодом и апрельской сыростью.

Сергей погиб. Провалился, ступив на непрочный весенний лед, – в черную стылую воду. Водолазы нашли его через неделю безобразно распухшего, неузнаваемого.

Даше потом часто снился один и тот же сон. Они с младшим братом Костей, взявшись за руки, кружатся на катке, блестящими, отточенными лезвиями оставляя глубокие царапины на льду. Даша смотрит вниз и сквозь прозрачный зеркальный лед вдруг с ужасающей отчетливостью видит мертвое распухшее лицо Сергея. И он кричит ей: «Даша, перестань! Даша мне больно!». Она останавливается и пытается удержать за руку брата, но тот, вырывается, и быстро быстро кружась, режет коньками лед на том самом месте, где еще видно лицо Сергея. И из-подо льда начинает сочиться яркая спелая кровь.