Екатерина Неволина - Большая книга ужасов 2015

Поставил древний чайник на газ. Послушал, как он свистит. Выключил. Покосился на мобильник, снова глянул в окно. Ночь, улица, фонарь, аптека – бессмысленный и тусклый свет…

Что дальше, как теперь жить?

Часы на стене щелкали, повторяя этот вопрос: что-даль-ше? что-даль-ше?

– Высплюсь, вот что, – ответил он тикающему врагу и завалился на диван прямо в джинсах.

С крыши свесились длинные рыжие волосы. Тварь принюхалась, ухватилась за жестяную трубу и ловко поползла по стене дома вниз головой. На балконе она отряхнулась и приложила белые ледяные ладони к стеклу. Через миг от ладоней побежали морозные трещины, стекло посыпалось с тихим звоном.

Парень на диване крепко спал, уткнувшись головой в подушку. Рыжая хихикнула, потому что знала – этот Лешка сейчас идет по черному коридору сна и впереди уже тускло светится дверь с ледяной ручкой.

В запертом подвале выл и кидался на замурованную отдушину кот Сантьяга.

Лешка шел вдоль стены, на которой висели портреты. Старики и дети, женщины и мужчины. Стена черно-белых лиц. Многие были перевернуты. Между портретами сочилась вода, бегали мокрицы, шевелились какие-то корешки, жучки.

Коридор привел его в белую комнату, совершенно белую, будто склеенную из снега. Он вошел и сразу увидел, что на противоположной стене висит один-единственный портрет. Его собственный.

Странно было смотреть на свое лицо.

Видно, что он устал. И глаза… мертвые. Он уже умер и волочит на себе свою оставшуюся жизнь, как рюкзак с кирпичами, как неподъемный чемодан со сломанными колесиками.

– Чего ты хочешь? – вкрадчиво спросил голос за его спиной.

– Я хочу найти Сантьягу, – ответил он.

Стекло на портрете треснуло – змеистые трещины перечеркнули его глаза.

Он обернулся. Никого. На той стене маячили еще два портрета. Девчонки, совсем юные. Обе серьезные. Одна диковатая – волосы растрепаны, смотрит исподлобья, а вторая нежная, ангельская.

– Ее и зовут Ангелина, – пояснил невидимый голос. – Она тоже захотела сбежать. Стать свободной. Все хотят свободы, и никому не жалко памяти. Тебе ведь не жалко?

Лешка молча помотал головой.

– Вот и ангел мой сидит в родительской клетке, сплетенной из колючей проволоки любви, и хочет вырваться. Забудь и о них тоже. Это мои девочки.

– Что я должен сделать?

Рука с когтями нежно коснулась его плеча:

– Иди туда. Твой кот там.

Белая комната кончилась, снова по бокам потянулся узкий темный коридор, только без портретов. Стены заросли мхом, запахло сыростью, грибной прелью, плесенью, запахи становились все сильней.

Пол превратился в мох, пружинил под ногами.

В просвете маслянисто блеснула черная вода. Он оглянулся – сзади подступали старые деревья в бородах лишайника. Нога ушла в мох по колено, он чувствовал, как кроссовки залило холодом, с трудом вырвал ногу… Впереди жалобно мяукнул знакомый кошачий голос.

– Сантьяга! – Он бросился туда.

Трясина чавкнула, разошлась под ногами, он дернулся, ушел по плечи, увидел смоляную воду совсем близко. Тут же в рот и в нос хлынуло… Он поперхнулся – и с головой ушел в черноту.

Из-за дерева высунулась рыжеволосая тварь и разулыбалась, глядя, как долго лопаются черные болотные пузыри.

А на следующий вечер по просьбе сердобольной старушки, которая услыхала хриплые кошачьи вопли, дворник взломал отдушину в подвале. Сантьяга метнулся наружу, но тут же бессильно ткнулся головой в стенку. Он опоздал. Старушка взяла измученного кота на руки и, причитая, потащила к себе. Кот не сопротивлялся. Его человек был мертв.

Смерть пропитала собой весь город.

В подворотнях в лужах отражались скелеты, и собаки выли ночами, задирая морды к невидимой в тучах луне.

– Ты с ума сошел!

Если честно, кричать должен был Лев. Или чего там еще положено делать в таких случаях? Хвататься за голову, округлять глаза, махать пальцами, как взлетающий птеродактиль. А получилось наоборот – Ника махала пальцами и трясла головой. Ну полный птеродактиль. С ее стороны.

Она, если честно, ждала, что он скажет: «Ах, лошадиный череп… ну конечно, это был глюк. Ты просто слегка двинулась от страха, вот и все».

А вместо этого он сказал:

– Я. Тоже. Его. Видел.

Тут-то Ника и замахала руками.

Потому что Черного не было!

Это же точно глюк. Нервный срыв. Бред. Истерика.

Ирина Леонидовна ей все объяснила. Посттравматический синдром. Столкновение с негативной реальностью. Последствия стресса. Нежная психика переходного возраста.

А теперь – чего? куда? чем еще махать?

Разве бывают глюки на двоих? Здрасьте, я ваш любимый череп, пришел вам тут красным глазиком посверкать?

У нее была мутация… сублимация… или как там на латыни? Испуг, шок. А на самом деле тот парень сдуру свалился вниз. И лежит в больнице, не приходя в сознание. Или у него сердечный приступ случился. Или он просто напился. Или голова внезапно закружилась.

А она, Ника, просто нервная. Период у нее такой, переходный, все страшно нервирует, особенно чуваки с лошадиными черепами вместо башки в родном подъезде. В другое время шевельнула бы невозмутимо бровью и дальше пошла. А тут – обостренная чувствительность, стресс, невротическая реакция, не хухры-мухры.

Лев выслушал ее, не перебивая. Но она нисколько его не убедила. Он твердил свое: «Никакой это не глюк, не нежная психика, не срыв. Черный есть. Ты его видела. Парень упал, потому что Черный ему помог».

Ника горячилась и злилась. Чем больше упорствовал Лев, тем больше ей хотелось доказать, что Черного нет.

Разговор зашел в тупик.

Вечерний ветер угомонился, в паузе зазвучал город – машины, гул. Кошачья луна висела над антеннами, кто-то целовался на дальнем балконе. Мир был полон весенней лихорадки, легкой щекотки в воздухе.

– Хорошо, я тебе докажу, что Черный существует, чего зря спорить. Давай в пятницу пересечемся.

– Давай, конечно.

– Сегодня у нас четверг. Приходи завтра вечером после десяти, я тут буду. Сможешь?

Ника мысленно прикинула мамины дежурства:

– Вроде да. Давай мобильник твой запишу. Раз уж заварилась такая каша… а то у нас связь какая-то односторонняя.

– Слушай, телефон… – тут Лев смутился. – У меня сейчас нет телефона. Старый йок, а денег нет, увы. Как только куплю – я сразу. А пока давай опять я. От друга позвоню.

Номер его никогда не определялся.

– Ладно, как скажешь.

– Прости, по-другому никак. Я буду ждать завтра. Я буду ждать тебя, Ника, слышишь?

Она поерзала, хотела сказать про луну и дальний балкон, где целуются, а вырвалось самое дурацкое:

– Два часа уже. Расходимся?

Лев протянул руку, помог встать. Она-то привыкла, что одноклассники норовят треснуть учебником по затылку, а Лев всегда вел себя… короче, рядом с ним она смущалась, будто ее сопровождал английский принц.