Юлия Верёвкина - Девятый круг. Ада

Мужчина на фотографии был молод. Блондин с собранными в хвост волосами. Это всё объясняло. Большинству людей нет нужды прятать такие невинные кадры. Но священнику… Сергей вспомнил алый шарфик, кочующий от снимка к снимку. И усмехнулся, уже не слушая Лерку, которая гадала, кому достались деньги из-под обоев. Всё оказалось гораздо проще, чем казалось.

Бреясь в ванной, он вспоминал снимки. А девчонка-то хорошенькая! Эх, батюшка…

Лерка сидела на кровати и, едва брат вошёл в комнату, уставилась на него сверлящим взглядом. Он усмехнулся про себя и улёгся на диван.

– Не стыдно подозревать родного брата в таких вещах? – спросил он.

Лерка хотела изобразить недоумение, передумала и честно призналась:

– Ни капельки.

– И почему я не единственный ребёнок в семье? – добродушно повторил Сергей старую шутку. Лерка швырнула в него подушкой, которую он немедленно положил под голову, и оба успокоились.

Ночью Лерка, осенённая подозрением, заглянула в кладовку. Так и есть: коробки с обрывками писем, тетрадками, Евангелием и алым шарфом там больше не было.

Птица кричала резко, пронзительно и жалобно. Она испускала тонкий вопль в городскую ночь, будто выстреливала длинной тонкой иглой. Её крик становился всё чаще и чаще. Если раньше казалось, что она просто такая вредная, эта птица, то теперь, когда её механические вопли иногда прерывались тонкими всхлипами, было похоже, что она кричит сквозь рыдания и страшную муку.

Лерка в очередной раз в бешенстве перевернула подушку.

– Серёж, убей эту сволочь. Я так больше не могу.

Был второй час ночи, но она знала, что брат не спит. Птица не давала им спокойного сна уже две недели, с тех пор, как поселилась где-то рядом. Она кричала только по ночам, но так громко, что и сквозь закрытые окна разрезала сознание пополам. Её крик звучал как нож, которым резко проводишь по мокрому стеклу. Иногда в этом страшном визге прорывался такой надрыв, что Лерка съёживалась под одеялом, а по локтям пробегали мурашки.

– У меня нет даже банальной пневматики, – хмуро отозвался Сергей, и по голосу было понятно, что он глубоко об этом сожалеет. – И эта тварь не могла поселиться низко на дереве, не настолько она тупая. За такие концерты её бы в первую же ночь приговорили.

Лерка раздражённо вылезла из кровати и подошла к окну. Во дворе тускло светил единственный фонарь, но темно не было: снег делал сам воздух нежно-сиреневым, в нём чётко прорисовывались колченогая лавка, сломанные качели, помойка, песочница, плешивый пёс, пробежавший по бордюру, – всё, кроме проклятой птицы.

Лерка смотрела на снег. Пятнадцатое августа. До сих пор каждый год в это время она объедалась сливами – у них в деревне был небольшой садик. Но всё погибло, помёрзло, и даже как-то смешно казалось вспоминать о временах года. Стояла глубокая, суровая зима – или лето? Как правильнее? Озябший термометр за стеклом показывал минус двадцать семь. Двор казался вымершим, пёс, мелькнув, скрылся из виду. Лерка хотела нырнуть обратно под пуховое одеяло. Вот только эта птица кричала и кричала навзрыд.

– Она издевается, – жалобно простонала Лерка.

– Тебе-то что, – буркнул Сергей. – Тебе рано не вставать, отоспишься, когда уснёт эта пернатая скотина. А я уже вон сколько приползаю на работу с такими синяками под глазами, что девчонки прикалываются. Думают, я по девкам шатаюсь целыми ночами. А я не сплю из-за какой-то птицы, чтоб она замёрзла!

Синоптики делали жуткие прогнозы, власти объявили чрезвычайную ситуацию. В этом году на всей территории страны не будет собрано ни единого зёрнышка, ни одной картофелины. Политики орали до хрипоты, споря, кто из них больше не готов к такому положению, а Лерке Волковой в маленькой квартирке в провинциальном городе было страшно.

– Когда же она замёрзнет! – зло повторил Сергей.

И хотя Лерка отчаянно ненавидела эту птицу, и уши сжимались от каждого ежесекундного вопля, что-то неприятно шевельнулось внутри. Если она так бодро кричит при минус двадцати семи, какой нужен градус на улице, чтобы она замёрзла? И Лерка неожиданно подумала: если птица перестанет кричать, начнут погибать не только пшеница и огурцы.

Вздрогнув и поджимая пальцы на озябших ногах, закутанных в две пары шерстяных носков и присланные матерью из деревни валенки, она побежала обратно в кровать.

Метеорологи не предсказывали ничего утешительного. Снег не просто отказывался таять – синоптики грозили резким похолоданием. «Куда больше?» – ахнул Сергей, сидя на пресс-конференции в местном гидрометцентре: когда он выходил из дома, на градуснике было минус тридцать три. Ему квалифицированно объяснили, что это далеко не предел, зима, которая, по сути, уже началась, обещает быть исключительно холодной, не исключены температуры до минус сорока уже на этой неделе, и «такие погодные условия сохранятся до конца августа», как деловито и серьёзно сообщила Катя журналистам, с которыми держалась почти не скованно, хоть и давала интервью впервые. Вообще-то она была выездным специалистом; впрочем, всё, что Сергей знал о её работе, сводилось к вечным шуткам о достоверности прогноза погоды на 50 процентов и о самочувствии озимых в соседних районах.

Когда все вышли покурить с журналистами, Сергей отозвал Катю в сторону.

– Ну теперь давай объясняй мне профессионально, откуда это всё взялось? – Он кивнул на сугробы во дворе гидрометцентра.

Катя флегматично заправила каштановую прядь под вязаную шапку и, затянувшись, призналась:

– А шут его знает, Серёж. Никто ничего понять не может.

Сергей так и застыл с зажигалкой в руках.

– Подожди… А сейчас ты что втирала? Ну, все эти бла-бла-бла на полчаса?

Катя скривилась.

– Нет, а ты хотел, чтобы мы вышли и сказали: «Ой, надо же, как интересно получилось!»? Да нет, в принципе, обоснования-то находятся – штука в том, что у всех они разные. Может, и правда объективные причины, только по-моему – полная аномальщина. Во всяком случае, – она усмехнулась, – в универе такому не учили.

Докурив, они попрощались, и Сергей отправился в редакцию писать очередной материал про августовские морозы, размышляя над признанием Кати и качая головой: ох уж эти синоптики…

В корреспондентской комнатке никого не было. Сергей поставил чайник и вдруг услышал характерный звук за спиной: загружался компьютер. Озадаченно нахмурился: он точно помнил, что не успел его включить. Но очевидность явно восставала против памяти. Впрочем, сила привычных жестов в том и заключается, что их не замечаешь… Придя к такому выводу, Сергей хотел было отвернуться, но заметил вместо привычной змейки вспыхнувшие на экране слова: «Они гуляли под чистым августовским снегом».