Евгений Морозов - Больные тени. Повесть

Я смотрел на культю. Да, слово подходящее. Я ужасно скучал по правой руке.

– Пока заживёт, – говорила бабушка. – Время нужно.

Во дворе отец колол дрова, кудахтали куры, кричал слегка запоздавший петух.

– А куда дели его руку?

– Откуда я знаю?

– Неужели, выкинули?

Снова тишина. Бабушка не знала, что ответить.

Алина была приёмной. Алина была моей сводной тёткой потому, что бабуля любила её, как родную дочь. Родители Алины сгорели заживо в собственном доме, и я невольно думал, как ужасна такая смерть. Любая смерть ужасна, но сгореть заживо – хуже некуда. До последней секунды смотришь, как твоё тело превращается в бесформенный оплавленный кусок. Ужасно, ужасно! Мне кажется, такие люди не должны проходить в рай без очереди, ибо в аду они уже побывали.

Конечно, ужас так и остался в душе бедной девушки. Не знаю были ли она нормальная до, но нормальной после не была точно! Люди относились к ней с пониманием, отвечали на странные вопросы. Нехотя, но отвечали. Алина как будто гордилась тем, что видела обугленные тела родителей, оплавленную, словно пластмасс кожу. Я слышал, как за стенкой она то и дело говорила об этом. Хуже всего, что говорила об этом по ночам, не давая бабушке уснуть. Не давая уснуть мне.

– …он держал в руках мою куклу, знаешь? – говорила она. – Говорят, что кукла уцелела потому, что он схватил её перед самой смертью, прежде чем выбраться из полыхающего дома. А мама лежала сзади. Она обгорела сильней, и тело её было похоже на истлевший уголёк. А кукла была у папы в руке.

Два или три дня я слушал это, а на четвёртый, когда солнце опустилось за реку, и лес превратился в апельсиново-укропное пюре, я вышел на крыльцо. Вот там-то в первый раз мы и встретились. Нет, конечно, нам приходилось пересекаться и раньше, но та встреча, в летних сумерках, послужила началом ужасного и тошнотворного…

Я вырвался из комнаты. Свежий воздух прочистил застоявшиеся лёгкие. Да, с этим, конечно не поспоришь, что летние вечера, как первая стопка после затяжного перерыва. Летние вечера после ясной погоды, не те, которые пропитаны сыростью, прелым запахом гнилой листвы или серостью долгого дождя. Настоящие летние вечера – это приятная прохлада, диск солнца, расплавившийся на горизонте, и синее небо с восточной стороны. Воздух свеж и чист, речка темнеет, хватает остатки света, играет с ними, как девушка играет бусинами на шее. Да, твою мать, я любил и люблю летние вечера. В городе таких нет, в городе —дерьмо, а не вечера. Что зимой, что летом. После того, как мама покинула нас с отцом, мы продали дом в деревне и поселились в городской однокомнатной квартире. И вечерние деревенские закаты остались только в памяти.

Я вздрогнул. Не заметил, как перед носом появилась Алина. Серые лосины и белоснежная блузка, расшитая по поясу и рукавам красными цветочками. Эта блузка – бабушкин раритет, который достался ей от мамы, а той, от её мамы, которая жила в веке, эдак, восемнадцатом. Алина всегда ходила в одной и той же блузке, зато в разных лосинах. Как-то я услышал, как она говорила в соседней комнате:

– …вторник и солнце светит. Сегодня я пойду на речку и буду купаться с мальчиками. Я надену голубые…

Тот день, когда мы близко познакомились, был для Алины серым.

Она так странно встала напротив. Я поднял глаза и увидел острый подбородок, скошенные книзу глаза бурого цвета, распущенные русые волосы на плечах. Алина смотрела на меня и как будто злилась, что я очень долго не замечал её.

– Сидишь?

– Как видишь.

Рядом стояли старые качели. Их ещё дед смастерил. Девушка плюхнулась в скрипучее кресло. Она делала вид, будто наша встреча случайность, но я прекрасно знал, что Алина никогда не выходила из дома после захода солнца.

Так и сидели: я на крыльце, смотрел сквозь деревья, смотрел на речку, и Алина… Она играла босыми ножками. То поднимет одну, то другую, то одну, то другую. Мешковатая блузка скрывала грудь, но я не мог не оценить прямые ноги в серых лосинах и стройные бёдра. Вряд ли Алина когда-нибудь задумывалась об отношениях между мужчиной и женщиной. Если бы задумывалась, то обязательно бы знала, как возбуждают мужчину стройные ноги, облачённые тесной материей. Или знала? Как девушку, с которой можно переспать, я никогда её не воспринимал: Алина жила у бабушки около трёх лет, но толком так мы и не познакомились; она вечно пропадала в саду или в комнате, а мы с отцом уезжали ранним утром, как только вся тяжёлая работа была переделана накануне днём. Да и разговоры о том, что девушка не в себе, отбивали всякий интерес.

К тому же я любил свою Анечку. Не появись в моей жизни Алина, дело бы дошло до свадьбы.

– Тебе больно?

Я вздрогнул, по телу пробежали мурашки, несмотря на тёплый летний вечер. Она задала вопрос с такой интонацией, словно хотела, чтобы мне было именно больно, и никак иначе.

– Изредка побаливает. Колёса спасают, – ответил я.

– Колёса?

– Таблетки. Обезболивающие.

Она кивнула, её глаза опустились, словно Алина расстроилась или я не оправдал её скромных тайных надежд.

– Я просто слышала, как ты по ночам стонешь.

– Ты вообще не спишь?

– Плохо сплю. Снится отец. А он умер, и я не хочу тревожить его, стараюсь меньше спать, чтобы папа там отдыхал.

Она убрала волосы с плеча и завела прядь за ухо. Алина смотрела на пальцы ног, на босую ступню, которую поднимала и держала параллельно земле, поигрывала белоснежной пяткой и снова опускала.

В тот момент нужно было уйти. Просто встать, попрощаться и уйти; спрятаться в комнате, и ничего бы не случилось. Но я не хотел её обижать.

– И закат сегодня хмурый.

– Прекрасный закат. Ясно так…

– Нет. Видишь, несколько тучек, во-он там! – она ткнула большим пальцем за спину. – Значит, завтра будет дождик. Уже ночью начнётся.

– А! – кивнул я.

Она имела привычку говорить, будто поучает маленького несмышлёного карапуза. Надменно, но ласково. Словно мать родная. Выделяя каждое слово, будто сюсюкается с тобой!

– Когда дождик, изуродованные конечности болят больше всего. Следующие несколько дней тебе будет скверно. А таблетки заканчиваются.

Я открыл рот и посмотрел на неё. Упаковка кетопрофена лежала в комнате, на столе. Алина никогда не заходила туда. Если, конечно, не делала этого в моё отсутствие.

– Откуда тебе известно про таблетки?

– Слушала, – пожала она плечами. Теперь она смотрела на свои колени.

– Как так слушала?

– Через стену. Две недели назад, в половину одиннадцатого к тебе вошёл отец. Вы говорили с ним о городе. Потом ты спросил про таблетки и пожаловался, что рука жутко болит. Он ответил, что, конечно же, не забыл. А потом кинул пачки на стол. По одной кидал… Так вот: хрусть, хрусть, хрусть! Таблетки падали с таким приятным треском, как будто дрова в печки горят. И я насчитала три пачки. А отец тебе и говорит: каждая по десять. Я и поняла, что это каждая пачка по десять таблеток. Три раза в день по таблетке, сказал твой папа. Нетрудно сосчитать… Прошло ровно две недели, и у тебя осталась последняя пачка, в которой восемь таблеток.