Мейнард Вуд - Пепел к пеплу (сборник)

С доктором Стоуном проще всего – он сам явился ко мне с визитом на следующее утро после приезда в компании священника и мэра. Признаюсь, меня немного насторожила такая делегация – словно конклав специалистов по вопросам здоровья телесного, душевного и имущественного собрался меня освидетельствовать. Это должно было польстить мне, но не польстило. Я отменно вежливо пригласил их в гостиную, и завязалась светская беседа о целях моего приезда, возможной его продолжительности и впечатлениям от уже виденного в Блэквуде. Я сумел удержаться и не ответил, что холмы и овцы, которых я увидел в Блэквуде, ничем не отличаются от холмов и овец в других частях Англии – я понимал, что это может уязвить гордость жителей Блэквуда; хотя их бесцеремонное любопытство буквально бесило меня, и в начале разговора я едва удерживал рвущиеся с языка колкости.

Именно доктор Стоун смягчил мой настрой и перевел нашу беседу в более agréable русло. Несмотря на свой почтенный возраст (как минимум вдвое старше меня), он чужд деревенского ханжества: и вскоре я с гордостью описывал ему изобретенный мной «Дамский пугач», который произвел такой furor на улицах и в каретах Лондона.

Если ты еще не знаешь, что это такое (а временами ты ухитряешься быть больше не от мира сего, чем какой-нибудь пустынник) – то вот тебе его устройство. «Дамский пугач» – это простой свинцовый тюбик художника, заполненный вместо белил водой, и с проделанными иглой отверстиями в крышечке. Сжимаешь тюбик и – вауля! Восторженное возмущение подбирающих юбки дам. Особенно весело применять «дамский пугач» в карете, где меньше вероятность промахнуться, но больше риск и самому быть облитым. (Сразу скажу, что подобным изобретением я полностью заслужил бы твой гнев – если бы возмущение дам было искренним).

Вдобавок доктор Стоун был единственным, кто после расспросов обо мне счел нужным рассказать что-то о себе сам – в этой беседе и последующих. Остальные двое, видимо, так укоренились в Блэквуде, считая его центром мира, что не могут допустить и мысли, что их славные имена кому-то могут быть неизвестны.

Ты незнаком с доктором лично – во время твоего визита он был в отъезде; но, безусловно, слышал о его семье – они из первых поселенцев Блэквуда, с ясно видной во всех его потомках деловой жилкой. Именно Стоуны несколько поколений назад построили лесопилку, которая медленно, но верно изменила облик Блэквуда и позволила ему вырваться из захвата леса на прибыльные просторы овцеводства. И, как любое семейство, скопив достаточный капитал, Стоуны устремились к культуре.

Джозеф Стоун был младшим из двух братьев, и отец отправил его сперва в школу иезуитов, а затем, по его желанию – в медицинский колледж Лондона; а старший сын в то же время постигал тонкости управления фермерским хозяйством. Такое состояние дел, насколько я понял, устраивало всех, пока его брат не погиб на доживающей свой век лесопилке – дерево вопреки всем законам природы упало прямо на него. Отец, уже décrépit старик, ненадолго пережил своего старшего сына. Насколько я помню, собирая легенды, ты несколько раз беседовал с ним. Ты описывал его как бесцеремонного старого тирана переполненного горьким, как «черная смола» ехидством, но его сын мало похож на отца. Для такой глуши, как Блэквуд, у него прекрасные манеры – думаю, этим качеством он обязан проведенному в Лондоне времени.

Джозефу Стоуну пришлось вернуться домой, не завершив образование, и принять бразды правления в свои руки. Управляет он семейным предприятием, насколько я могу судить, успешно, но гордости из-за этого не испытывает и душу вложил в иное дело – в какие-то научные исследования, о которых он пока рассказывает только намеками. А все жители Блэквуда от батрака до мэра, несмотря на отсутствие диплома, зовут его доктор Стоун. У него даже есть небольшая медицинская практика – в основном друзья семьи и intéressant медицинские случаи.

Я тоже кажусь ему интересным случаем – он часто наносит мне визиты и настаивает на ответных, всегда принимая меня с искренним радушием. Чем-то он напоминает мне тебя, Джеймс, и в его речах практически нет ограниченности, свойственной village . Внешность у него тоже интересная, как видишь – такие резкие черты легко и приятно рисовать, даже неопытный художник сможет передать приблизительное сходство.

Более-менее закончив с доктором Стоуном, перехожу к почтенному Николасу Хейру, мэру этого райского местечка. Мэр в точности соответствует твоему описанию трехлетней давности – невысокий, вялый, толстый человек, похожий на связку сарделек. Не покидающему его лица сонному выражению странно противоречит светящийся в небольших глазках ум и скрытое ехидство – поэтому нарисовать его портрет, несмотря на каменную неподвижность оригинала в кресле, было не так-то просто! Говорил он тогда мало, а после того, как выяснил главное – что я не предвещаю массового приезда богатых лондонцев, да и сам к этой категории отношусь только occasionnels – то замолчал окончательно.

Желание нарисовать священника у меня не возникло – уж больно непримечательная личность. Узнав о нашем знакомстве, он долго распространялся о том, как плодотворно вы сотрудничали. Похоже, это было одним из самых ярких событий в его жизни, даже – если судить по твоим возмущенным рассказам – его сотрудничество заключалось в том, что он всячески ставил тебе палки в колеса. Я часто сталкиваюсь с ними обоими в гостиной доктора Стоуна, и не могу сказать, что follement рад этим встречам.

Но, кроме дома доктор Стоуна, в Блэквуде есть еще один дом, который я навещаю так регулярно, насколько это позволяют приличия – дом миссис Чемберс . Premier я познакомился с мисс Чемберс, а потом уже с ее уважаемой матушкой. Прочитав историю нашего знакомства, я знаю, что ты будешь смеяться – надеюсь только, что со мной, а не надо мной.

Где-то на третий день своего пребывания здесь я вышел на утреннюю прогулку, тщательно выбрав свой наряд и в то же время с горечью осознавая, что здесь некому оценить мой галстук, завязанный кударше . Я шел, погруженный в меланхолическую задумчивость, но при этом все же тщательно выбирая, куда поставить ногу на обледеневшей и заснеженной булыжной мостовой. И вдруг, как раз в тот момент, когда я неустойчиво балансировал, обходя накатанную детьми дорожку льда, мне под ноги кидается злобно лающий комок шерсти. Я невольно отмахиваюсь от покушений на мою лодыжку – все больше теряю равновесие – и с грацией умирающего лебедя или подрубленного дерева опускаюсь на лед, чтобы проехать по нему добрых десять ярдов. Мой полет прерывается у ног прекрасной молодой мисс, которая смотрит на распростертое внизу тело огромными серыми глазами, еще больше расширенными от ужаса и сочувствия. В руке у нее поводок, на другом конце которого так самая злобная пустолайка, не прекращающая своих покушений на мою, хм, гордость.