Олег Ерёмин - Волны и небо!

Потому что слова были ширмой. Ощущали мы гораздо глубже.

Я назвал Вадика хорошим, честным парнем. Но ты посмотрела на меня с такой иронией, что я стушевался и сказал, что, мол, у каждого есть недостатки.

И наоборот.

– Наташа, а вы с ним хорошие друзья?

– …Да, – и поймав мой пристальный взгляд. – Ну, мы уже три года, как… знакомы. И потом – он дает мне работу. Возит товар, которым я торгую. Да и вообще, он настоящий мужик. Их так мало осталось в жизни…

– Да, конечно, – я опять уткнулся в чашку.

– У тебя красивое кольцо, – ты кивнула на мой деревянный перстенек.

Я торопливо снял его и передал тебе.

– Это одно из ранних, я сделал его года четыре назад.

– Какая прелесть, – ты осторожно взяла в руки темно-янтарное резное колечко с вкрапленным кусочком малахита и еще раз повторила: – Какая прелесть!

– Сейчас я делаю лучше. Была даже идея заняться ремеслом. У меня таких скопилось десятка три, если хочешь, принесу посмотреть.

– Обязательно принеси… если не трудно. А я могу попробовать выставить их на продажу.

– Давай, Наташа… А как мне тебя найти?

– Очень просто, Олежка, я торгую на галерее, мой лоток напротив «Оптики». Приходи, когда тебе будет удобно…

Звонок в дверь.

Я коротко передал Вадику шефовы распоряжения, отказался от еще одной чашечки кофе и быстренько одевшись, направился к двери. Пожал Вадику руку, буркнул:

– Пока!

И тебе, стоящей позади него:

– Счастливо.

И мы улыбнулись друг другу.

Визг.

Он рубанул по ушам. Сжал сердце ледяной ладонью.

Кони прянули назад. Заблестели под Солнцем мечи.

А из сумрака ближнего леса с клекотом и улюлюканьем вылетели косматые комки нежити.

Клыкастые звериные морды, когтистые лапы, сжимающие широкие кривые тесаки, хлопанье коротких кожистых крыльев.

Волна ужаса и мерзостного отвращения.

Но сэр Горнер, не медля ни мгновения, пришпорил своего рослого вороного скакуна и, взмахнув над головой зеленовато поблескивающим «Змеерубом», пустился галопом навстречу врагу.

Его клич затерялся в адской какофонии, но это уже не имело значения. Рыцари, лишь секунду помедлив, чтобы взять управление над загарцевавшими конями, кинулись за своим предводителем.

Я остался один, пытаясь усмирить свою серую кобылу, которая никак не могла решить – то ли убежать, то ли кинуться за своими сородичами.

Я понимал ее. Сам чувствовал то же смешение страха и желания быть с остальными. Ни то, ни другое не взяло верх, и я остался на месте, глядя, как две лавины несутся друг на друга и сшибаются с лязгом железа, отвратительными хлюпающими ударами и воплями убиваемых.

Крылатые монстры были низкорослы, но тяжелы, и силы недоразвитых крыльев хватало лишь на прыжки-перелеты. Но инерция их кряжистых тел была велика, и те рыцари, которые не успевали увернуться, слетали с коней, или даже опрокидывались вместе с ними.

Но Конная гвардия не даром носит свой высокий титул. Воины умело отбивались щитами, пригибались, уворачивались и наносили своими длинными прямыми мечами скупые, но молниеносные и страшные в своей силе удары. Разрубали мерзких тварей на лету. Рыцари сгруппировались клином и, не сбавляя скорости, расчленили надвое толпу нападавших, разметали ее в стороны, сбили напор, обратили в бегство и хлынули потоком, догоняя и добивая уцелевших монстров.

Поле покрылось неподвижными и копошащимися косматыми телами, которые нещадно затаптывали боевые кони.

Бой прекратился внезапно. Так сильный встречный удар валит с ног напавшего разбойника, так молния из магического жезла отбрасывает назад нетопыря.

А я сидел на своей угомонившейся кобыле и наблюдал за окончанием сражения.

И корил себя за то, что не поддался импульсивному желанию кинуться со всеми вместе.

Я, конечно, могу найти себе оправдания, и никто никогда не подумает ставить мне это в упрек. Я ведь только летописец, чего с меня взять.

Всего лишь летописец.

Знаешь, Натанька, хорошо, что жизнь подарила мне тебя.

Мне бывает трудно с тобой. И бывает больно. Но я не приму анестезию. Ни за что на свете не отдам эту боль. Потому что, лишившись ее, я останусь без счастья любви.

Мне хорошо. Меня накрыла теплая волна. Волна любви.

Виталька, вот они твои Волны и Небо. Взлет над самим собой и прозрачно сверкающая водяная гора, что накрывает и смывает с души все лишнее, все, что не нужно, что мешает в Пути.

Я прожил не двадцать восемь лет. Полтора месяца.

Как изменился мир, и как меняюсь я.

Такой осторожный и уравновешенный. Такой мастер лавировать в потоках жизни и находить нужные течения, презирающий тех, кто имеет глупость плыть против них. Такой боязливый и нерешительный.

Где ты, Олег, образца 97 года?

Куда ты скрылся, куда ушел? И не вернешься ли назад?

Надеюсь – нет.

Я не хочу с тобой встречаться.

Никогда.

Но тогда, в декабре, я еще был им.

Я только начал нащупывать новые тропки.

Придя 16 ноября на толчок и стеснительно подав тебе коробочку с кольцами. Ты достала их и долго любовалась, примеряя на пальцы и тихонько улыбаясь. Вот только глаза твои были печальны, и красные прожилки выдавали недавние слезы. Ты делала вид, что все у тебя хорошо, и я ничего не спросил, убедив себя в том, что нельзя лезть в душу человеку, если он ее не хочет открывать. Дурак. Или трус. Моего ума и смелости хватило лишь на то, чтобы предложить:

– Выбирай, какое тебе больше нравится.

Ты вскинула на меня глаза, в которых за наигранной веселостью и затаенной печалью мелькнула искорка радости и теплоты. Так я получил первую положительную оценку в твоей школе…

Забегая к тебе чуть ли не каждый обеденный перерыв, чтобы, якобы, узнать, как продаются безделушки, а на самом деле посмотреть на тебя, услышать твой голос, улыбнуться тебе, случайно встретиться с тобой глазами и убежать, пожелав тебе счастья…

Работая по вечерам над новыми и новыми украшениями, чтобы иметь повод принести их тебе и еще раз тебя увидать.

Мне было наплевать на деньги, и потому они пришли ко мне. Я вскоре понял, что могу зарабатывать ремеслом больше своей зарплаты. Это ничего не меняло – я всегда предпочитал стабильность даже оправданному риску. Но ты однажды заметила, что многие покупатели хотели бы сделать личный заказ, а тебе трудновато торговать без напарника…

В тот же день я написал заявление об увольнении.

И началась жизнь.

Радостная, от того, что я по несколько часов в день проводил рядом с тобой.

Неприятная, из-за необходимости работать продавцом и общаться с людьми.

Уже тогда я начал понимать, что это неспроста. Что жизнь начала новый урок и ты в нем – учитель, стимул к движению вверх.