Андрей Дашков - Маска Сета

На этот раз лазарю снились люди, жившие в щелях под тусклой свечкой маленького солнца. Он смотрел на них тысячью глаз из темноты, словно сам был субстанцией враждебного космоса, который обволакивал и изолировал их. Он даже как будто слышал заклинающие его голоса и обращенные к нему невнятные молитвы. Никто не понимал его сущности, и ему самому не была доступна эта тайна. Кем он был – демоном, призраком, сторожевым псом, кошмаром, сотканным из проклятий и проникающим во все головы одновременно?.. Нет ответов. Существа приходят к нему, проводят с ним время, отведенное для жизни, и умирают, так и не получив от него ничего, кроме временного пристанища…

Иногда в нем открывались коридоры, по которым перетекала колдовская сила. Он не отождествлял себя с нею. Он был тем, что позволяло этой силе течь. Он существовал вечно вне этого краткого сна. Великий. Необходимый. Прикованный к вечности тяжелыми цепями чужих молитв…

Когда закончилось и это видение, он уже мог слышать далекие гулкие звуки, доносившиеся сквозь толщу земли, – содрогания планетной коры. Это, как и приливы, судорогой пробегавшие по телу Луны, причиняло ему некоторое неудобство. Вроде прикосновений, которые заставляют спящего вздрагивать.

Итак, женщина, мужчина, бесполый дух… Еще не появилось мотивов, чтобы думать об этом. Еще не появилось и самих мыслей. Но скольжение по Монорельсу подходило к концу, и существо в саркофаге было готово пробудиться ото сна.

Грегор и сопровождающие его сектанты вошли в пещеру, почти неотличимую от той, которая находилась в двух днях пути отсюда. От входа задувал поющий осенний ветер. Была ночь новолуния, и темная повязка с монетой прикрывала левую глазницу мастера. Потускневший металлический диск с рельефным портретом Императора скрывал насекомое лучше, чем искалеченное операцией веко. В безлунные ночи Грегор нуждался в защите, как простой смертный, и даже более. Занятия магией требовали жертв. Для плотной материи вроде оружия не оставалось ни времени, ни сил.

Он увидел саркофаг, застывший в Хвосте Змеи. По его знаку сектанты осторожно открыли крышку. Грегор опустил руку и дотронулся до земли, которая теперь была теплой. Примерно такой же теплой, как человеческое тело… Он принялся осторожно снимать землю слой за слоем, пока не обнажились нос и подбородок лазаря. Прикосновения пальцев Грегора стали еще более легкими и даже нежными. Он убрал с лица остатки багрово-черной грязи, и оно заблестело неестественной белизной.

При виде этого лица сектанты, стоявшие поблизости, отшатнулись. Они были еще слишком молоды, чтобы помнить и понять все. Грегор улыбнулся и обвел их безразличным взглядом. Он тоже боялся, но умел отторгать собственный страх. Боялась его животная половина; другая половина принимала как должное самые пугающие вещи…

Грегор наклонился и коснулся губами носа лежащего человека. От плоти лазаря пока исходил тяжелый смрад сырого подземелья. Мастер с силой втянул в себя воздух, очищая чужие ноздри от забившейся в них земли. Рыхлые комья и затхлый воздух оказались у него во рту, и он выплюнул их вместе со слюной. После этого Грегор вытащил запавший язык лазаря и выдохнул все, что осталось в легких. Ему мучительно хотелось вдохнуть, но он не позволял себе этого…

Наконец тонкая струя темного дыма потекла из его внутренностей; дым не поднимался кверху, а стелился по земле. Грегор соединил свои уста с устами лазаря. Горло мертвеца дрогнуло под его чуткими пальцами. В глазах потемнело. Мастер понял, что задыхается. Что-то пыталось удержать его от возвращения, и он с трудом оторвался от холодных губ, преодолевая некую враждебную силу. И почти сразу же увидел, как земля начала осыпаться с поднимающейся груди лазаря.

Существо, которое лежало в саркофаге, сделало глубокий вдох. Вначале его дыхание было прерывистым, затем стало более ровным и почти незаметным. Существо вдыхало не чаще одного раза в минуту.

Когда Грегор разбудил его резким ударом по щеке, оно медленно поднялось – голое, казавшееся жалким и замерзающим. Длинные ногти, отросшие после смерти, еле слышно царапали по металлу. Глаза лазаря широко распахнулись; их взгляд оставался пустым до тех пор, пока мастер не прошептал в самое ухо существа:

– Я обещал исцелить тебя и сдержал свое слово.

После этого могло произойти все что угодно. Грегор был готов к самому худшему. Сектанты стояли полукругом за спиной лазаря и держали под плащами обнаженные мечи.

Но во взгляде существа появилось только мучительное узнавание. Тогда мастер удовлетворенно улыбнулся и про себя ниспослал благодарственную молитву Сатанубису.

Одежда уже была приготовлена. Грегор вышел из пещеры, а лазарь держал его под руку. Они сели в ожидавшую их карету.

В западной стороне над горами висела голубая звезда, дольше других сопротивлявшаяся наступлению утра. Карета помчалась к ней по узким горным дорогам, как будто где-то за горизонтом была назначена их встреча.

Старый король Люциус умирал, позабытый всеми. И хотя говорят, что «бывших» королей не бывает, это не совсем так – те, кому Господь не дает быструю и славную смерть, становятся «бывшими» за несколько дней, часов или минут до смерти. Обычно последние дни, часы, минуты – самые страшные в их жизни, и Люциус не был исключением.

Чувствуя, что недуг и старость сводят его в могилу, он объявил королем своего сына Гальваруса. С этого момента Люциус превратился в дряхлое ничтожество, докучавшее всем своим никчемным существованием. И если в непосредственной близости от его покоев придворные еще соблюдали фальшиво-благочестивую тишину, то в остальных помещениях дворца веселились откровенно и с полным самозабвением.

Шум свадьбы доносился в спальню Люциуса сквозь единственное высокое окно. Что делать – жизнь коротка, благосклонность судьбы непредсказуема; надо успеть получить свою долю праздников и наслаждений, пока их не отняли те, кто карабкается по лестнице успеха с еще большим азартом…

Все оставили короля-вдовца, будто прах его уже был развеян по ветру. Рыцари, с которыми он делил тяготы и утехи молодости, отсиживались в своих замках, парализованные слабостью и страхом, а новое поколение хорошо усвоило, что служить надо одному хозяину – и притом самому сильному. Эти душой и телом принадлежали Гальварусу.

Для Люциуса женщины тоже остались в прошлом. Женщины монархов почему-то особенно уязвимы… Другим придворным было не до ностальгических визитов. Каждый занялся устройством личной судьбы – спешил понравиться, войти в доверие, заручиться поддержкой, обеспечить прочный тыл. Непостижимо сложная машина интриг не останавливалась даже на самое короткое время. Тысячи нитей сплетались и расплетались в ней, никогда не затягиваясь в безнадежные узлы. Чья-либо смерть означала всего лишь устранение старых и появление новых марионеток.