Грэм Мастертон - Жертвоприношение

Лиз соскребла остатки еды в мусорную корзину и налила нам обоим по бокалу «Пиа д’Ор».

– Было очень вкусно, спасибо.

– Кажется, Дэнни так не думает.

– Дэнни целиком и полностью верен спагетти с соусом «Хайнц».

– Странно как-то все с этой крысой. Что ты теперь будешь делать?

– Позвоню в «Рентокил» в Райде. Завтра днем кого-нибудь пришлют. Но я услышал много странного. Жена крысолова сказала, что эту крысу так хорошо знают в Бончерче, что у нее даже есть имя. Но она явно боится. Ни за что не хотела назвать его. В конце концов, мне сказал крысолов.

Лиз помыла тарелки, протерла и убрала.

– И? – спросила она.

– Что «и»?

– Как зовут крысу?

– Бурый кто-то там. Бурый Джонсон, или что-то вроде.

Лиз нахмурилась.

– Странно. Уверена, раньше я что-то такое слышала.

– У меня есть куча знакомых Джонсонов. И Браунов [18] Бурый – англ. , если на то пошло.

Допив вино, мы сели и стали вместе смотреть, как Уильям Холден взрывает мост через реку Квай. Дэнни так умаялся, что мне пришлось отнести его наверх и раздеть. Я смотрел, как он чистит зубы, и увидел свое отражение в черном окне ванной. Я выглядел более худым и угрюмым, чем думал.

– Давай спи, Зако МакВако, – сказал я Дэнни, укладывая его в постель.

– Расскажи мне шотландский стишок, – попросил он.

– Нет, уже слишком поздно. Тебе нужно спать.

– Пожалуйста , расскажи мне шотландский стишок.

– Давай же, – протянула с порога Лиз. – Расскажи ему шотландский стишок. Я тоже хочу послушать.

– Он очень глупый. Я сочинил его сам.

Она взяла меня за руку и прислонилась к моему плечу:

– Ну, пожалуйста?

– Хорошо, – сдался я.

– Вот и все, – смущенно сказал я.

– Нет, не все, – настойчиво возразил Дэнни. – Там есть еще.

– Плевать, – как всегда, добавил Дэнни.

Я, словно извиняясь, посмотрел на Лиз.

Выключив в комнате Дэнни свет, мы спустились вниз. Я открыл еще одну бутылку «Пиа д’Ор». Мы развалились на продавленном коричневом диване и стали слушать мою царапанную пластинку Сметаны «Моя родина» [20] Цикл из шести симфонических поэм Бедржиха Сметаны. . Музыка идеально соответствовала моему состоянию. Эмоциональная, волнующая, немного пафосная и нездешняя.

Лиз рассказала мне, что родилась в Бургесс-Хилле, маленьком, несимпатичном городишке в Западном Суссексе. Ее отец управлял строительной компанией, а у матери была маленькая посудная лавка. Шесть лет назад мать влюбилась в элегантного турагента с маленькими подстриженными усиками, гордостью и отрадой которого был новенький «Форд Гранада». Родители со скандалом развелись. Лиз лишь недавно смирилась с тем, что росла в неполной семье.

– Другие студенты рассказывают о папах, мамах, говорят «моя семья». Мне понадобилось два года, чтобы набраться смелости и сказать, что мои родители в разводе. Это было очень непросто, не могу передать, насколько. Хуже всего была слышать, как они называют друг друга всякими ужасными словами.

– У тебя есть парень? – спросил я.

– Раньше был. Но он был слишком правильный для меня. Его смущало, например, когда я шла по улице, цепляясь за стены или танцуя. В любом случае, я отказалась от секса. Решила быть целомудренной и праведной. Как святая Элизабет.

– Что оттолкнуло тебя от секса?

– Не знаю. Думаю, Роберт. Так звали моего парня. Он всегда превращал секс в какое-то сложное, механистичное занятие, как будто пытался ремонтировать чью-то машину.

Я рассмеялся.

– Наверное, тогда лучше быть целомудренной.

– Ты скучаешь по семье, да? – спросила она.

– И да и нет. Я скучаю по общению. Скучаю по тому, с кем можно поговорить.

– А как насчет авторемонта?

Я поднял свой бокал. Увидел в нем лицо Лиз, преломленное изогнутым стеклом.

– Да, я скучаю по авторемонту.

Ночь была влажной, почти безветренной. Море за деревьями шумело, будто призрачная женщина медленно бродила туда-сюда по полированному мраморному полу в коридоре, волоча за собой подол тафтяного платья. Когда пластинка доиграла, я подошел к окну и услышал крик совы. Я задумался, слышат ли его те семьдесят детей, что лежат на кладбище в известняковых могилах. Вдалеке сверкнула молния. Это была ночь электричества. Ночь высокого напряжения.

– Я пойду спать, если ты не возражаешь, – сказала Лиз.

Я кивнул.

– Конечно, не возражаю. Чувствуй себя как дома. Ложись, когда хочешь, и вставай, когда хочешь. Когда тебе на работу?

– Послезавтра.

Она подошла и положила руку мне на плечо:

– Спасибо, Дэвид. У вас все будет хорошо.

Я поцеловал ее в лоб:

– Я тоже так думаю.

Оставшись один, я сел, допил вино и стал слушать другую сторону пластинки – «Прелюдии» Листа. Но сидеть в одиночестве – это совсем другое дело. Я прошел на кухню, нашел наполовину исписанный блокнот с рекламой семейной мясной лавки Э. Гибсона из Вентнора и начал писать письмо Джени. Рассказал, что у Дэнни все хорошо, у меня тоже и что с нами проведет лето Лиз.

На секунду я задумался, затем вычеркнул фразу про Лиз. Смял письмо и выбросил его в ведерко с углем. Не было смысла преждевременно сжигать мосты. В конце концов, я не знал наверняка, насколько у Джени с Рэймондом все серьезно.

Размечтался, – мысленно сказал себе я.

Я продолжал сидеть на кухне перед пустым блокнотом, когда часы в коридоре пробили полночь. Мне нужно было рано вставать, поэтому я запер везде двери и выключил свет. В гостиной хлопало окно – не сильно, поскольку ветра почти не было, – но довольно громко, с равным интервалом. Я подошел закрыть его и увидел, как на горизонте сверкает молния. В воздухе пахло озоном.

Мне показалось, что сверху раздалось тихое царапанье, словно кто-то когтистый сновал под половицами спальни. Я не хочу произносить имя этой твари, если вы не против.

Я прислушался, но царапание прекратилось. Я закрыл окно. В сад не стал смотреть. Хотя знал, что его там нет – не могло там быть, – я не хотел увидеть на газоне человека в черном цилиндре. Его не существует. Это всего лишь оптическая иллюзия, тень от пролетевшей чайки, подхваченный ветром кусок черной бумаги.

Все же я на ощупь пробрался в коридор, куда бледный свет падал сквозь люк над дверью. Не включая освещение и поскрипывая кроссовками, я прошел в самый дальний конец, где, возле двери в подвал, висела фотография «Фортифут-хаус, 1888 год». Мужчина по-прежнему был там, его размытое лицо смотрело на меня из глубины времен. В тот день, когда был сделан снимок, всего в нескольких милях отсюда, в Осборне, жила королева Виктория, Оскар Уайльд только что издал «Счастливого принца», а в Германии впервые поднялся в воздух первый аэростат на бензиновом двигателе.