Мила Менка - Жемчуг покойницы. Сборник рассказов

Вспомнив её мужа, Йозефа Пейца, которого считал полным ничтожеством, он в очередной раз удивился: что такая цаца, как Эва, могла в нём найти? Выпив подряд две кружки холодного пива, полицмейстер поспешил к губернатору, чтобы доложить о подозрительной вдове.

По дороге Дыбенко встретил Панкрата Сиза, работавшего у него писарем, и грубо отчитал его за то, что тот посмел отлучиться из участка. Выпустив пар, полицмейстер почувствовал себя значительно лучше. Проходя торговыми рядами, он выбрал букет белых роз в подарок жене губернатора и, ущипнув цветочницу, ответившую ему смущенным хихиканьем, вновь ощутил себя хозяином города.

– Стало быть, Пейц сам подписал эту бумагу? – недоверчиво вертя в руках дарственную на дом, спросил губернатор Брыльский.

Наслышанный от городничего Дыбенко о красоте и манерах странной вдовы, Роман Янович решил лично познакомиться с нею и вызвал её к себе под предлогом проверки бумаг, дающих ей право на наследство Пейца.

– Да, Ваше превосходительство, собственной персоной, – кивнула вдова.

– И значит, Йозеф скончался в прошлом году, а Вы его вторая жена? – маленькие умные глазки буравили изысканную овальную брошь, скреплявшую на груди вдовы тонкую кружевную шаль.

– Именно так, Ваше превосходительство… – потупилась Эва.

– Но помилуйте, сударыня… Обстоятельства, при которых Ваш муж покинул город, весьма необычны… Быть может, Вы объясните мне причину его столь… внезапного исчезновения? Почему он не взял с собой ничего из вещей?

Вместо ответа вдова, скрестив руки на груди и глядя Брыльскому в глаза, спросила:

– Вы когда-нибудь были в Павице?

– Нет. Не бывал-с. Но…

– Жаль! – перебила его Эва. – Там восхитительные места, и люди никогда не совершают необдуманных поступков. Что же касается Йозефа, то признаюсь Вам: я не сразу заметила, что он страдает редким заболеванием, когда человек ходит по ночам, совершая странные, а порой и страшные поступки, а потом вовсе ничего не помнит.

– Но позвольте, сударыня, как же Вы смогли выйти замуж за человека, который не помнит, кто он и что он? – искренне удивился Брыльский, наливая себе воды из графина, стоявшего на столе, в гранёный стакан, и залпом осушив его.

– А это уже моя тайна… – томно прошептала вдова и рывком сняла головной убор.

По плечам её рассыпались роскошные длинные волосы, отливающие медью – было совсем непонятно, каким образом ей удавалось убирать их под шляпку.

Женщина подошла к опешившему губернатору и положила ему на колено ножку в чёрной атласной туфле. Не зная, как себя вести, Брыльский покраснел как рак – тем не менее, дрожащая рука его всё же провела по голени и выше.

Внезапно он отдернул руку, будто обжёгшись, и прохрипел:

– Отставить! Что Вы себе позволяете? Я при исполнении!

Вдова усмехнулась, но ногу убрала – и поправляя подвязку, кротко сказала:

– Простите меня, Ваше превосходительство! Я… я не знаю, как это получилось!

– Ну… – смутился вконец Роман Янович, всё еще находясь под впечатлением, – полно. Я прощаю Вас, Эва. Такая молодая… хм… без мужа…

Он вздохнул, восстанавливая дыхание, и, приложившись к затянутой чёрной митенкой ручке вдовы, проводил её до дверей.

…Ночью, ворочаясь в постели, он никак не мог заснуть: перед глазами стояла бесстыжая Эва с горящими глазами и вздымающейся грудью. Руки его помнили приятный холодок её шёлкового чулка, и воображение рисовало самые пикантные картинки. Анастасия Захаровна носила чулки лишь по праздникам, и то бумажные.

Брыльского бросало то в жар, то в холод. Храп жены так раздражал его, что ему захотелось задушить её, накрыв подушкой. Желание это было настолько сильным, что он встал, натянул форменные штаны и вышел во двор, чтобы остудить разгорячённое воображение лёгким ветерком и хоть как-то привести мысли в порядок.

Не только губернатору не спалось в эту ночь: Мария Райда сидела на крыльце своего дома и неотрывно смотрела на окна, которые вдова, спасаясь от назойливых взглядов, уже успела прикрыть простенькими занавесками. Форточки также были закрыты – хотя во многих домах жители открывали окна и двери настежь, чтобы впустить ночную прохладу.

«Странная она какая-то, – думала Мария. – Имя у неё какое-то нездешнее – Эва… Да и не мог Пейц вот так вот взять и жениться, ни за что не поверю! Надо будет всё-таки зайти к этой самозванке, познакомиться поближе, а там, глядишь, вывести на чистую воду».

…Между тем по дороге двигалась какая-то фигура, и близорукая Мария не сразу, но узнала писаря Панкрата Сиза. Он шёл, медленно ступая, держа спину прямо, высоко подняв голову, отчего борода его, обычно лежавшая на груди, топорщилась вверх. Писарь остановился и, поднявшись на крыльцо Пейца, растворился внутри дома.

«Вот это новость! – сама себе сказала Мария. – Разбудить, что ли, Райду? И зачем это Панкрат пожаловал к вдове в столь поздний час? Здесь дело нечисто…»

Она сидела еще какое-то время, пока веки не стали смыкаться, но писарь так и не вышел от вдовы. Зевнув, Мария встала, потянулась и отправилась почивать с твёрдым намерением обсудить странное поведение писаря завтра на рынке.

Она откинула лёгкое покрывало и легла в постель, ощутив спиной что-то липкое и тёплое. Тонкая рубашка мгновенно намокла, и Мария, завизжав, подскочила, больно стукнувшись головой о полати.

Проснулся Райда и, ругаясь спросонок, потёр глаза. Мария зажгла лучину и поднесла её к разобранной постели. На белой простыне лежал кусок свежего мяса, при ближайшем рассмотрении оказавшийся коровьим языком, пропитавшим кровью саму простынь и перину.

– Матерь Божья! – прошептала Мария.

Райда, поражённый, вскочил и, хлопая белёсыми ресницами, бормотал себе под нос слова молитвы.

– Это всё она! – всплеснула руками Мария. – Я видела, как к ней шёл писарь Сиз. Он до сих пор там! Господи, моя перина! Вот горе-то!

Райда как-то странно посмотрел на жену, молча собрал простынь вместе с окровавленным языком, связал её и выставил получившийся куль за порог, закрыв дверь на засов.

…Утром прибыл Дыбенко, а при нём, как ни странно, живой и невредимый Сиз.

– Стало быть, у вас телка убили? – спросил Самсон Казимирович, с благодарностью принимая от Райды кружку холодного кваса.

– Нет, Ваше благородие, нам подбросили это! – и Мария выставила перед полицейским завязанную кульком простынь.

– Ррр-развяжи! – скомандовал Дыбенко, и она стала судорожно развязывать узел.

Когда узел поддался, перед полицмейстером разложили простынь, но на ней не было ни единого кровавого пятнышка, а вместо давешнего языка лежала большая брюква да несколько штук крупной моркови с ботвой.

Лицо Дыбенко стало наливаться краской, он поднял вверх брови и протянул: