Алексей Смирнов - Дачное общество «Ностальжи». Рассказы

– У меня Всё есть, – сказал я заносчиво. – Всё так дорого! Нельзя ли как-нибудь…

– Нельзя, – улыбнулся продавец.

– Но почему же? Наверно, можно что-нибудь перепаять…

– Дело не в этом, – возразил он снисходительным тоном. – Это взаимоисключающие модели. И если владеть обеими, то возникающая гармония делает их взаимодополняющими.

Я колебался.

– Ничего – это сплошное удовольствие, – подмигнул тот. – Оно уже появилось в бешеном количестве. И завоевывает рынок.

– Хорошо, – я не стал спорить. – Если так, то ко Всему придачу я хочу Ничего.

– Где вы живете? – спросил продавец, вынимая блокнот.

Я назвал адрес.

– Итак, вы заказываете? … – его карандаш завис в воздухе.

– Ничего! – повторил я строго. – Ничего! Хорошего! Он начал рыться в каталоге. Роясь, он бормотал под нос;

– Ничего Страшного… Ничего Опасного… Ничего Серьезного… Ничего Подобного… Ничего Такого… Ничего Хорошего!

Я расписался над галочкой.

Добравшись до подъезда, я увидел, что там темно. Кто-то вывернул лампочку.

Мне захотелось выругаться.

Но когда я зашел внутрь, оказалось, что это просто привезли мой заказ.

– Мы сначала подумали, что его кто-то напугал, – признался Папкин. – Может быть, даже мы.

– Он вполне нормально рос, – подхватила Мамкин. – Тихий был очень, конечно.

– Ага, – методист со значением поднял палец.

– Нет-нет! – Папкин и Мамкин заговорили вместе. – Тихий, но это было… в допустимых границах, – закончил Папкин, а Мамкин умолкла, покрывшись сырыми пятнами.

– Я понимаю, – кивнул методист. – Я не говорю, что он родился с аутизмом. Я говорю про общий фон… Были, вероятно, какие-то предпосылки… Вот вы говорите: тихий…

– Ну, да, – нехотя согласился Папкин, которому было неприятно признать, что да, какие-то предпосылки были, но он их проглядел.

– А чем он занимался, когда был тихим? От этого вопроса, сформулированного сугубо профессионально, Мамкин заметно смешалась.

– То есть – как?

– Ну, что он делал? Вот его привели из садика, раздели… а он?

Папкин пожал плечами:

– Так… в основном, сидел. В уголке или на диване. Телевизор смотрел. Книжки листал.

– Какие книжки?

– Не беспокойтесь, самые обычные, – Мамкин промокнула глаза. – Господи, какие же могут быть книжки. Бармалей, Маршак, отважные пузырьки…

– Что-что? – методист вскинул брови. – Что за пузырьки?

– Эти, с которыми сейчас все носятся, – махнул рукой Папкин. – Глупость, но, по-моему, безобидная. Пузырьки на планете квадратиков, Пузырьки и космические кубики… Пузырьки и хищные шарики Альтаира…

– Столько всего, – вздохнул методист и покачал головой. – Не в курсе, упустил. Всего не охватишь. Персонажи размножаются, как хомяки. Бог с ними, что он еще делал? Вы говорили про телевизор.

– Мы ему ничего такого не разрешали, – Мамкин, рассказывая, заново переживала и заново открывала предысторию. Собственные слова вылетали, словно чужие и превращались в страшные пузырьки, прилетевшие с планеты квадратиков. – Никаких ужасов. Он, конечно, смотрел рекламу, но ни разу не испугался… Детские фильмы, мультики, опять же пузырьки – сериал. Страшные новости выключали. В общем, мы следили…

– Понятно, – методист рисовал в блокноте геометрические фигуры. Первым шел круг, заключенный в квадрат; второй квадрат превращал первый в восьмиугольник, который методист обвел новым кругом. Повисла тишина.

– Продолжайте, я слушаю.

Папкин развел руками:

– Собственно, все… Он становился все тише и тише. В саду ни с кем не играл, постоянно один… Что-то строил из кубиков и колец. А дома сядет – и целыми вечерами рисует какие-то конструкции.

– Например? – Да вот вроде ваших, – Папкин кивнул на блокнот методиста.

– Даже так? Замечательно, – усмехнулся тот. – Вы знаете, что это такое? Это мандала. Или, если можно так выразиться, мандалоподобные фигуры. Когда сознание отпускает вожжи и начинаешь бездумно водить рукой, рисуя все, что ей вздумается, картинка может многое рассказать… Мандала – это ядро личности, Бог, если хотите. Это нечто цельное, законченное, неделимое, сидящее глубоко внутри нас. И вот оно рвется наружу, дает нам знак, желает быть осознанным…

Папкин мрачно рассматривал бедную комнатку, маленькую кушетку, облезлый стол. В коридоре гремела ведром уборщица, за окном кто-то рычал и швырял ящики. Он поежился. Его предупреждали. Друг дома, кандидат философских наук, долго отговаривал его, убеждал не ходить к этому типу. «Проклятые позитивисты! – ругался философ. – Эти хищные твари подобрались к ядру человеческой личности, божественному, и ходят вокруг – то лизнут, то понюхают, и как бы уважают, но в глазах-то – голод, алчность бездонная! Лиса и виноград, мартышка и очки!»

А Мамкин вдруг вспомнила:

– Он как-то раз пожаловался, что кто-то рассказал ему про красную руку!

– Страшилку? – понимающе уточнил методист.

– Да. Из этих. Там еще простыня, гробик с крыльями, черная занавеска. Ну, вы знаете, в лагерях ими все бредили. В пионерских. Я думала, что все уже в прошлом, и даже поразилась – надо же, какая живучая чушь.

– Когда он вам пожаловался?

– Я точно не помню. Наверно, где-то год назад. Господи, после этого-то с ним и началось! – сообразила Мамкин.

Методист помолчал с многозначительным торжеством. – Сколько ему сейчас – пять?

– Пять и три месяца.

– Где он сейчас?

– Ждет в коридоре. С бабушкой.

– Вот как? – методист поднял брови. – И бабушку взяли?

– Он с нами боялся, – объяснил Папкин.

– Ага. Ну, к этому мы еще вернемся. Давайте пока про красную руку. Что она делала, эта рука?

Папкин нервно рассмеялся.

– Вы не поверите, но она тоже рисовала фигуры, только невидимые, в воздухе.

– Похожие на мандалу? – вопрос был полуутвердительным.

– Я не уверен, но вроде бы да.

– Он как-нибудь объяснил вам, что это значит?

– Нет, он ничего не объяснял, – сказала Мамкин. – Он только рассказал, что в садике ему говорили про красную руку, и теперь она ему снится. Или появляется прямо перед самым сном, чертит круги в воздухе

– Уже что-то, – методист отодвинул блокнот и впился в Мамкин взглядом, давая понять, что вступление закончилось, и начинается серьезный допрос. – Роды протекали нормально?

– Более или менее, – испуганно пробормотала Мамкин.

– Вам делали кесарево сечение?

– Боже упаси, нет. – Накладывали щипцы?

– Нет, все было нормально.

– Почему же тогда «более или менее»?

– Я с ним немного не доходила, – призналась Мамкин. – Недели три. На меня вдруг залаяла собака, и сразу начались роды. То есть схватки.

Методист углубился в детали. Испуганный Папкин завороженно слушал. Ему открывались подробности, о которых он не имел ни малейшего представления. Вопросы методиста становились все более специальными, и временами Папкин вообще не понимал, о чем идет речь.