Алекс Май - Заблудшие дети Perestroiki. История первой любви

– А почему бы и нет? Пойдем, купим…

– У вас что, деньги есть? – заинтересовался Валерыч.

– Есть, – Таня достала из кошелька пару бумажек. – Только это кроны, а не марки…

– Ого! Откуда? – От удивления Валера оторвал задницу от плетеного кресла.

– Папа дал, – гордо ответил я.

– Мне бы такого папу, братан. Отец у тебя – супер, кстати, не видел его давно… Ладно, уломали. Танька, убери деньги. Они вам еще пригодятся. Следуйте за мной, алкоголики малолетние… Чую, не попаду я из-за вас в рай. Гореть мне в аду.

Валерыч оказался настоящим матерым контрабандистом.

Они с Олей умудрились провезти через границу бутылок пятнадцать водки и несколько блоков болгарских сигарет. Мы с Таней потом долго ломали головы, пытаясь понять – где и как они умудрились спрятать столько водки? Под одеждой? Или взяли в сообщники финна-водителя, оборудовавшего специальные тайники в автобусе?

– Здесь очень дорогая водка и сигареты, – объяснил Валера. – Бутылку можно продать за пятьдесят-сто марок, это уж как повезет. И сигареты дорогие.

Я спрятал в рукав дарованную Валерой бутылку «Русской». Осторожно, чтобы не заметила Лорка, прокрались на кухню, где жестами выпросили у рыхлой конопатой финки немного закуски. Она сжалилась и угостила нас бутербродами с семгой и сыром. Мы же из голодной России приехали! По ее глупому и неверному мнению.

Заперлись в комнате. За окном – таинственная финская ночь, приправленная снегом. Впереди – целая неделя.

Смакуя семгу, выпили чуть-чуть водки и, включив телевизор, завалились в постель. Беззлобно посмеялись над непривычным финским языком, посмотрели передачу про однообразно танцующих и монотонно поющих финских бабушек. Несмотря на позднее время, вопреки еще одной легенде, слышанной на родине, порнографию не показывали, сколько я не щелкал пультом. А для просмотра всех остальных передач и фильмов, мелькающих на экране, требовалось знание языка…

Я вам так скажу – сплошные разочарования от этой заграницы! Снег – грязный. Олени – прячутся. По телевизору – нудные народные танцы в исполнении древних, словно они ровесницы самого Одина, саамок… А где страстное финское порно? Нам казалось, что порнография, транслируемая по телевизору, в корне должна отличаться от той, которую мы смотрели дома по видео. Почему так казалось? Не знаю. В любом случае черт с ней, не показывают и не надо. Нам и так хорошо!

– Знаешь, – сказала Таня, – я вот что думаю… Давай останемся здесь?

– В комнате? – пошутил я.

– Да нет, в Финляндии! Судя по Валериной реакции, у нас довольно неплохая сумма в валюте.

– Таня, это для Валеры и нас неплохая сумма… Сколько там? Крон шестьсот-семьсот? Они очень быстро улетят, учитывая местные цены на водку и сигареты.

– А мы не будем пить водку и курить. Мы будем экономить, – заявила она.

Последняя фраза, позаимствованная из мультфильма, рассмешила.

Нет, ну что будешь делать? Ей опять хочется убежать, вернее, наоборот, остаться здесь, но суть-то не меняется. Какие-то детские мысли. Ни одного иностранного языка не знаем. Кому мы нужны?

– Слушай, Сашка… Я все придумала. Давай к местным властям обратимся? Скажем, что наезжают на нас в Союзе, петь, чего хотим, не дают… Политического убежища попросим…

Я не мог понять, что она нашла в скучной и унылой, судя по всему, Финляндии.

– Тань… Сколько нам лет? Ты что? Действительно хочешь обратиться к властям? А дальше что? Спеть им про Ленина? А я вместо запила – «хуй» проору? Так тут же в полицию сдадут или в дурку местную. К слову, ты обещала Антонине Сергеевне не петь здесь про Ленина. Так что танцуй, и поедем домой. У тебя ведь нет особого диссидентского танца? – улыбаясь, спросил я. – Под названием «Застенки КГБ»?

– Тут не танец нужен, а слова… Придумай что-нибудь жуткое, про преследование на родине…

– У них своих лоботрясов хватает, понимаешь? У нас же на лицах все написано. Посмотрят они в наши глаза и поймут, что пользы от нас, тем более их обществу – никакой…

– Саша… – прошептала она. – Ты так думаешь? Что у нас написано? Неужели мы такие бесполезные? Черт, похоже, ты прав, ведь даже Антонина намекнула, что обратно можем не возвращаться. Оно, конечно, не очень и хочется, но все равно обидно. Мы что? Нигде не нужны? Совсем? А при чем тут лица? Слушай, а какое необходимо иметь лицо, чтобы позволили остаться?

– Тебе это не грозит. Мне, думаю, тоже… Лицо надо… Ну… – я задумался, – как у Солженицына! Старое, бородатое, испаханное морщинами вдоль и поперек. А главное, чтобы Колыма в глазах явственно читалась…

– А это-то как?

– Не знаю, – признался я. – Но, Тань, фраза какая красивая. Вслушайся – «Колыма в глазах читалась»…

– Нет, такое лицо я не хочу, – Таня улыбнулась.

– Спи. Тут Санта неподалеку обитает, вот донесут ему пронырливые эльфы про твое желание, а он поймет не так. Проснусь завтра, а рядом – Солженицын. Тебе меня не жалко? Я с ума сразу сойду.

Таня засмеялась и продолжила мысль:

– А если он для двоих мое желание исполнит? Представляешь? Лорка устроит завтра перекличку, а тут два бородатых старика – Солженицын и… о! Достоевский, в одной постели, в обнимку. Да еще с явственной Колымой в глазах. Лорка точно с ума сойдет.

– Кстати, Танюшка, мы ведь и Лорку своим невозвращением подставим, ее тогда тут же в застенки КГБ упекут.

Танины фантазии были более оптимистичны:

– Ее потом отпустят, она переберется в Финляндию или Норвегию, и власти позволят ей, как жертве репрессий, остаться навсегда. А потом мы найдемся…

– Ага! Вылезем из тундры, где будем жить, ненужные финскому обществу… Снежными людьми – грязными, заросшими и мошками покусанные…

Потом поцеловал ее и прошептал, нежно, в ушко:

– Какая разница – где нам жить? Но Родина – всегда лучше. Главное – вместе. Понятно? Спи…

В ту ночь оказался в на удивление нелепейшем сне…

Идем, хрустим снегом на тропинке, по обочинам колышутся от ветерка фонарики разноцветные… Снег – чистый-чистый, без грязи. Впереди, среди наряженных елок, виднеется чум Санта-Клауса. Хотя не в чуме он должен обитать, если не ошибаюсь. Эльфы вокруг летают, роятся блестящими мошками. Подходим к чуму, шкуру оленью, прикрывающую вход, поднимаем… Заглядываем внутрь. А внутри – ящики с водкой штабелями, как в подсобке магазина. Очаг коптит. Мрачный интерьер, одним словом. Похлебкой какой-то воняет. И вот он, вроде бы Санта, но странный такой, непохожий… В глазах его… Колыма читается! И понимаю вдруг, что никакой это не Санта-Клаус, а наоборот – самый настоящий Солженицын! И в котелке – баланда тюремная. И отводит он взгляд от толстенной пожелтевшей книги, откладывает ее и спрашивает строгим учительским тоном: