Павел Проданов - Льеккьо. Болото никогда не отпускает свои жертвы…

– Влажность… То-то люди здесь гнилые, – говорю я больше себе, нежели своей сестре.

Каролин сдает назад. Наехав на бордюр, она остановилась, дернула рычаг коробки передач, похожий на трость для стариков, и вывернула на дорогу.

На автостраде, где-то среди густого леса, меня начало клонить в сон. Мне приснился парк и дети. Я отчетливо видел светловолосую девчушку лет четырех. Она смеялась, а я качал ее на качели. Я толкал качели сильнее, девочка взмывала вверх и устремлялась вниз, разрываясь звонким смехом. Ветер теребил ее волнистые пряди. Моя душа радовалась, как никогда. Вдруг я почувствовал чью-то руку на плече. Обернувшись, я увидел женщину, но черты ее лица не складывались в четкий образ. В моей душе вспыхнул гнев.

– Вот, ты тоже считаешь меня сукой? – услышал я сквозь сон голос своей сестры.

Открыв глаза, обнаружил, что уже опустились сумерки. Мир вокруг «бьюика» приобрел единый темно-серый цвет.

– Да все мужчины считают женщин суками, – отвечаю я, зевая во весь рот. – В той, или иной степени. Шопенгауэр писал о женщинах, как о нижестоящем поле, и считаться можно лишь с его слабостью. А такие вещи, как почтение или благоговение перед женщиной, поведение недостойное мужчины, что это – роняет нас в ваших глазах.

– Тебя так шпарить в церковной школе научили?

– Такому в церкви не научат, – ответил я. – Но как ни странно, библия вторит ему. Женщина создана не как равная, а в подчинение мужчине.

– Тогда Бог тот еще женоненавистник, – повышенным голосом констатировала Каролин.

– Все женщины стремятся быть равными мужчинам.

– О, я иногда так хочу подчиняться, – замечтавшись, проговорила моя сестра. Я пропустил мимо ушей.

– Но глядя на феминисток, борющихся за равные права, выставляя напоказ сиськи, – продолжил мысль я, – склонен согласиться со всеми остальными мужиками: вы – те еще суки. За два месяца, что жил у вас, скольких мужиков я видел? Твоя любвеобильность – дамоклов меч, зависший над вашими с Жаком отношениями, тебе не кажется? И рано или поздно он опустится. Это вопрос времени.

– Но ты же не трепло?

Каролин уставилась на меня испытующим взглядом.

– Мне плевать, – ответил я. – Меня больше интересует, что со мной творилось последние пять лет.

Удовлетворенная ответом, она начала нарочито следить за дорогой, показывая, что разговор окончен. Я тоже уставился в окно, в темноту, где в сумеречном тумане призраком прятался болотный мир. Деревья виднелись лишь черной тенью на сером фоне. Когда из-за облаков показывалась луна, то туман, повисший среди деревьев, вбирал в себя призрачный лунный свет, и все вокруг приобретало вуаль таинственности, окутавшую трясину. Болото – место, где человеческое воображение может видеть загадочное, таинственное, а разум допускать возможность его существования.

Вдруг, сквозь завесу тумана, я увидел огоньки. Бледно-синими светлячками они плавали над травами-призраками. Огоньки притягивали взгляд, и сумерки вокруг этих светлячков расступались, отдавая пространство для бледного свечения.

Я взглянул на Каролин. Та вела машину, и смотрела на дорогу.

– Погляди, – сказал я, – там голубые огоньки, на болоте!

Когда я вновь посмотрел туда, где еще секунду назад происходило нечто таинственное, то с удивлением осознал – огоньков нет.

– Ничего там нет, кроме тумана, – ответила сестра скептическим голосом. – Ты переутомился. Помню, наша бабка, потерявшая вторую дочь, рассказывала об этих огоньках. Она говорила, что это души умерших детей. Мать же, называла ее ополоумевшей, пока Лиза не умерла. А потом, сама стала ходить на болото, встретиться с духом Лизы, каждый день ходила, пока в психушку не загремела. А мы с тобой, когда играли на болоте, ничего сверхъестественного не видели, помнишь?

Она не видела, а вот я…

– Кстати, как там она? – спросил я, уходят от ответа. Мне не хотелось вспоминать прошлое. – Ты давно ее навещала?

– Ей уже шестьдесят, и она почти ничего не помнит, даже меня с трудом узнает, – ответила Каролин. – Если хочешь, съездим к ней в следующем месяце.

Я снова посмотрел на болото. При виде таинственного тумана, играющего в лунном свете, становится не трудным поверить в то, что наша умершая сестра резвится где-то там, среди болотных трав с другими детьми, утонувшими на болоте.

– Надо бы заглянуть. Я ведь ее навещал всего раз, после ухода из церковной школы.

– Ты будешь удивлен.

– Да последние два месяца я только и делаю, что удивляюсь. Представь конфуз в моем сознании, когда я узнаю, что уже 2015 год? А я только собирался лететь в Южную Африку на чемпионат мира по футболу.

– Все еще страстный поклонник?

– Да, – выдохнул я. – Помнишь, тебя взяли в балетную школу?

Каролин улыбнулась.

– Помню те времена, когда мне не приходилось умирать на липосакции, бесконечно точить ногти и подкрашивать волосы.

– А мне – зубрить богословскую литературу, – усмехнулся я.

– Ага, – согласилась Каролин. – И нудить – о том, что все живут не правильно.

Она снова улыбнулась и подмигнула мне. Это заставило меня вернуться в детство, вспомнить то время, когда она была моей старшей сестричкой, единственной, кто тянулся ко мне. «Все будет хорошо, братик», – говорила она и подмигивала.

На место мы прибыли глубокой ночью, и сразу же легли спать. Утром я вышел, чтобы забрать оставшиеся продукты из «бьюика», скоропортящиеся заполнили холодильник еще ночью. Взяв пакеты, я обернулся: передо мной стояло детище современной культуры, помешанной на кубизме, и идеально ровных поверхностях. Плоские квадратные мобильники, телекраны, встроенные в квадратные стены, квадратные коробки со стеклянными стенками, называемые небоскребами, столы, стулья – все отдано в жертву квадратному миру. Дом в стиле «Хай-тек». Стены высокие, держащие на себе крышу-трамплин, витрина второго этажа от пола до потолка, тоже квадратная, круглые здесь только клумбы. Но те заросли сорняком, да так что их почти не видно, показывая всем, откуда растут руки моей сестры. Гараж тоже квадратный, хорошо хоть забор состоит из железных прутьев, окрашенных в черный. Будь он из дерева, наверняка бы воплотили в идеях квадратного искусства. За домом росли дубы, а где-то за ними начинались болота, уходящие до холмов. Все детство я провел на болотах, по другую сторону от этого закисшего места. И вот, проведя жизнь в монастырской школе и еще непонятно где, вновь вернулся на окраину этой топи.

Каролин уже проснулась. Заспанная, она заглянула на кухню, где я готовил завтрак.

На сковороде жарились сосиски, место которым уступила глазунья, лежавшая уже на тарелке. Я же нарезал помидоры. Английский завтрак – дань памяти рабочим, что вкалывали на господ столетиями, гнув спину с утра до ночи.