Павел Проданов - Льеккьо. Болото никогда не отпускает свои жертвы…

– И кто ты? – спросила она, вогнав меня в тупик этим вопросом.

– Бармен, – ответил я, не понимая, что происходит.

– Ясно, – констатировала она, а затем развернулась и пошла на выход.

Так я и познакомился с Эли.

– Спасибо за выпивку, бармен, – улыбнулась белокурая Кристин, и, вслед за девушкой в черном, отправилась в подсобные помещения, для передачи смены.

Я же менялся чуть позже. Кларк Томпсон – мой сменщик, любил припоздать на полчаса, потому я пока и не думал о том, чтобы оседлать свой транспорт. В баре посетителей уже набилось изрядно, и из-за стойки на меня исходил коктейль запахов, способных у любого вызвать рвотный рефлекс. К этим запахам я тоже относился спокойно. Напитки расходились как горячие пирожки, а так же разные закуски. В баре «У Челла» работала кухня, но еду здесь заказывали гораздо реже, нежели спиртное. Посетители самые обычные. Многие после тяжелого рабочего дня заходили пропустить стаканчик с соседом или старым знакомым, кто-то потанцевать с супругой или подружкой, а находились и завсегдатаи, что заливали свое никчемное существование самым дешевым виски. По пятницам у нас бывали стриптиз-шоу, и вот тогда в баре собирались толпы мужиков, поглазеть на женскую плоть. Но все лакомое доставалось Томпсону, как он сам выражался.

– Святошам же запрещено смотреть на голых кисуль, – говорил он мне, – многое же ты пропускаешь, Марти. Мне, можно сказать, Митчелл таким образом приплачивает. – И он смеялся своим дебильным хохотком, похожим на икоту. – Хорошо, вас хоть не кастрируют, а то я где-то читал, что раньше обрезали под корень, чтобы голосок у мужиков звенел как у девок.

Как его общество выносила Эли, не понятно, но та по натуре не вспыльчива, но при всей замкнутости и мягкости, могла ответить резко.

Я лишь кивал, на его веселье, не говоря ничего в ответ.

Жертва Эстбери распрощалась с Кристин, и принялась за свои обязанности. Одежда Эли, как и ее макияж, громко кричали о принадлежности девушки к определенной субкультуре, коих сейчас развелось, что языческих религий на заре времен. С маской апатии на выбеленном худом лице, она направилась принять первый заказ. Субкультуры во многом уже интегрированы в общество, а потому не вызывают у обычных людей особой реакции. Завсегдатаи заведения каждую ночь могут наблюдать Эли, а вновь прибывшие, не обращают внимание на вызывающий стиль официантки.

– Дружок, плесни-ка мне водки безо льда, – прервал мои наблюдения сморщенный Питбуль, отдаленно напоминающий человека, – день сегодня дерьмовый. Этот сраный дождь заколебал. И какой черт меня пихнул двадцать лет назад перебраться в Болото. Оно свело мою женушку в могилу, и только в этом я ему благодарен. Чего ты уши развесил? Давай уже лей!

Я поставил рюмку на стол, открыл бутылку и наполнил стекло водкой.

– Ваша водка, сэр.

– Я у тебя тут посижу за стойкой, – сказал старик, – а то эти все мне опостылели. Ты не против?

– Нет, сэр.

– Ну и хорошо, – кивнул он. – Ничего, Болото и их заберет. Все подохнут, рано или поздно. Я десять лет вытаскивал трупы из трясины. В основном это детишки, которым там медом намазано, женщины, и мужчины – все молодые. Старики с головой дружат, а эти вон, – он кивнул в сторону подходившей Эли, – ветер в головенке. Нарядятся как на маскарад и думают, что выражают протест. Гляди на них – это же нечисть самая натуральная. Прости господи. А я помню слезы их родных, тех, кого доставал.

Он прервал поток слов, чтобы выпить.

– Крепкая, зараза. Плесни еще!

И снова в моей голове всплывает лицо матери, наши с Каролин секреты на болоте, и те странные огоньки полмесяца назад.

– Ну и что сегодня в меню у народа? – поинтересовался я у подошедшей Эли.

Она посмотрела на меня странно притягательным взглядом. Жвачка – ее лучший друг.

– Да ничего необычного – Йоркширский пудинг и тому подобное.

– Вот вы, юная леди, чего хотите сказать миру своим видом?

Старик грузно повернулся к официантке. Эли вопрошающе посмотрела на меня. Я пожал плечами.

– Да вроде бы ничего, – ответила она, взяла тряпку и принялась протирать стойку.

– Черный – цвет смерти, – заметил разошедшийся Питбуль, – вам бы жить да радоваться, а вы… Вот только не в Болоте. Бежали б вы отсюда. Тут все гниет, все умирает.

Старик все причитал, а мы с Эли переглядывались. Она закончила влажную уборку и отправилась на кухню за заказами, а я остался стеречь старика, и ждать Томпсона.

Тут в бар зашел человек, одетый в деловой костюм и с кейсом в руке. Он направился прямиком ко мне. С его шляпы стекали капли воды, украшая собой пол. Ничего не говоря, он показал карту особого клиента.

– Пройдем-те, – сказал ему я.

Такие карты у нас предъявляли особые знакомые мистера Таргетта. Они собирались под вечер и допоздна играли в покер в скрытом помещении. Я провел этого человека в подсобку, где он приложил карту к механизму защиты. Перед нами открылась дверь, за которой стоял круглый стол. За столом сидели другие игроки, над которыми клубами вился дым. Одного сопровождала молодая девушка, одетая вызывающе. Короткая юбка и кофточка с глубоким вырезом, обильно подведённые глаза и губы. Светлые волосы, завитые спиралью, спадали ей на объемную грудь. Я не обратил внимание, с кем она пришла, но это и не важно. Где-то внутри себя, я уловил нарастающую неприязнь к ней. Такое бывало, когда я узнавал о похождениях моей сестры, пока жил у них с Жаком.

– Проходите, – сказал я новому игроку.

Тот прошел внутрь, и я нажал кнопку. Дверь закрылась.

Возвращаясь за стойку, я увидел там Томпсона. Этот тип уже принимал заказы.

– Хаюшки! – бросил он мне.

– Что еще за «хаюшки»? – спросил охмелевший старик с лицом питбуля. – Вот скажи мне… как тебя там? – обратился он ко мне. – Ты тоже в этих блудницах находишь красавиц? Жопа – наголо, груди – наголо… Вот раньше в девках загадка пряталась, девушки были желанны. Ты встречался с ними месяцами, чтобы только узнать что под одеждой. А сейчас что?

– Дедуля, – вставил Томпсон, – так ваши девки и сейчас закутаны что мумии. Вот только их старое сморщенное тело так и осталось никем не увиденным.

Томпсон рассмеялся, а старик насупился и опрокинул ее одну рюмку.

– Ничего ты не смыслишь в женщинах, придурок, – сказал он. – Женщина – это священный сосуд. А все эти вон – скверны. Моя тоже скверной была, хорошо хворь прибрала, прости Господи.

– А чего вы тогда с ней сошлись? – язвительно спросил Томпсон, натирая стакан.

– Сам не пойму.

Обычно, я не пью. Но сегодня, я решил немного выпить, благо моя смена закончилась. Взяв у Томпсона бутылку виски, я уселся за удаленный столик.

На танцплощадке уже начались конвульсивные танцы пьяных посетителей, а меж столов бродила Эли с блокнотом и ручкой. Ее сосредоточенность на клиентах мешалась с глубокой задумчивостью, рисуя на ее лице картину полную отстраненности. Эли, в отличие от Томпсона, Кристин или моей сестры, мне чем-то близка. Она тоже держалась обособленно от других людей. Молчание – наше кредо. Но именно поэтому мы с ней редко общались.