Николай Асламов - Шаг вперёд, два назад

– Прекратили живо, – негромко произнес граф Райнхард, появившийся на площадке в сопровождении трабантов и грабежмейстера, и братья слегка поутихли. Кто платит, тот и командует.

Священник, мелко трясущийся то ли от страха, то ли от возраста, залепетал какую-то благочестивую чушь. Петер выхватывал из его речи только отдельные слова: имя Господне… святой Иоанн Креститель… подчиняйтесь властям… сие есть тело Мое. Все остальное было не из Книги, а значит, обычный поповский бред.

Раньше Петер много слушал разных проповедников – сторонников папы, учеников Лютера, цвинглианцев, кальвинистов, даже анабаптистов. Но все они пороли чушь. Лютую, махровую, несусветную. Они хотели что-то добавить, что-то разъяснить, истолковать и не понимали, что тем самым все дальше и дальше удаляются от Божественной простоты и ясности. Все эти проповедники думали отыскать Бога в хитросплетениях словес и не хотели явить Его силу. Они не понимали, что Бог сам по себе – Слово и никакие комментарии и разъяснения Ему не нужны. Его надо просто слушать. И нести другим.

Братья-ландскнехты считали Петера слабоумным после того, как рядом с ним взорвался пороховой склад. Там хранилось столько взрывчатки, что часть обозных фургонов попросту разметало в щепу, а Петера только оглушило. Несколько недель он вообще ничего не слышал, над чем братья откровенно потешались в свойственной им манере – рассказывали про него всякие скабрезные небылицы, как Петер узнал уже после, когда слух вернулся. Но сначала он от безысходности начал читать. Книгу взял в разграбленном монастыре, выбрав ту, что поменьше размером, а буквы и до этого знал. Отец научил когда-то.

Только тогда он наконец понял, зачем Господь спас его во время взрыва. Отныне Петер говорил с братьями только Словом и все время читал Книгу, стараясь запомнить как можно больше и как можно точнее. Все считали, что Петер тронулся умом, но слабоумным он не был. Он свято верил в то, что небезразличен Богу, что его миссия – просветить заблудшие души, явив им свет истинной, ревностной, безотчетной веры. Однажды он бросился прямо на строй аркебузиров, вслух читая псалмы, – и все пули прошли мимо. Он стоял в строю с братьями – и ни разу в них не попали ядра. За те десять лет, что Петер провел среди братьев-ландскнехтов, он не получил ни одной раны.

Капеллан закончил свое невнятное бормотание, в которое, похоже, и сам не верил, и взял облатку. Первый же ландскнехт, вышедший к нему из строя для причастия, крепким ударом справа отправил священника наземь. Затем пнул пару раз под дых, втоптал облатки в грязь и, подзуживаемый другими братьями, извлек на свет Божий те части, что отличали мужчину от женщины, чтобы под вселенский хохот и свист оросить капеллана. Тот, скорчившись от боли и унижения, хотел отползти, но получались у него только вялые, беспомощные подергивания.

Хауптман не вмешивался. Видимо, посчитал, что развеселившиеся ландскнехты будут воевать лучше недовольных.

– Пусть Апостол скажет! Апостола, Апостола перед строем! – один за другим загалдели братья.

Петер медленно подошел к брустверу, и ландскнехты тут же затихли, принимая сосредоточенный вид. Кое-кто даже посчитал нужным перекреститься. Петер прекрасно понимал, что служил для них талисманом, ходячим амулетом, живым щитом от шальных снарядов. Они говорили, что верят не в Бога, а в него, Апостола, так же, как верят в рубашку из крапивы, сотканную девственницей накануне Рождества. Но Петер был рад и этому, потому что любая искренняя вера, даже такая, лучше заумного высокопарного безверия.

Сотня посерьезневших бородатых лиц, не отрываясь, смотрела на него, сохраняя полное молчание.

– Благодать и мир вам да умножится в познании Бога и Христа Иисуса, Господа нашего!

Апостол, встав в полный рост, поднял обе руки к небу, и потерянный отряд, как один человек, опустился на колени. Хауптман, трабанты и грабежмейстер присоединились.

– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»

Кто-то воздел очи горе, другие склонились, опустив лица в грязь, третьи смотрели перед собой, но ничего не видели, беззвучно повторяя слова псалма. Летнее солнце уже оторвалось от края земли и пустилось в вечное путешествие по небосклону. Апостол, возглашавший молитву, был весь окутан его сиянием.

– За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое.

БУХ!

За спиной впервые за день ухнула пушка, свистнуло ядро, и в следующий миг Петера Кирха по прозвищу Апостол разорвало на части, обдав первые шеренги молящихся кровью и плотью их талисмана.

На стене замка два скелета, потрясая шомполом и запалом, радостно запрыгали вокруг орудия, как дети вокруг майского дерева.

Подкоп сработал на редкость удачно – от взрыва рухнула часть стены, загорелись какие-то сараи, а густой черный дым заволок все поле боя. Теперь никаких ублюдочных арбалетов! Никаких сволочных аркебуз! Пришло время поговорить сталь на сталь, а в таких разговорах Ульрих знал толк. И сталь у него в руках была замечательной.

Первый же встреченный защитник замка, выскочивший из дыма, словно призрак, уяснил это обстоятельство, толком не успев поднять топор. Ульрих, по привычке выбравший оборонительную стойку «плуг», ткнул острием в лицо, и противник – дурак! – отшатнулся назад, давая наемнику время для замаха. Шаг вперед, удар в шею – и первый враг падает наземь, фонтанируя кровью из перерубленной артерии.

«Хо-хо! Славное начало!»

Апостола жалко, конечно, но все братья, видевшие его смерть, буквально озверели и бросились на штурм без приказа. Многие из тех, на кого не попала кровь ландскнехта, взяли кусочек его тела с собой.

Из дыма показались сразу двое, и ближайший вдруг рухнул, получив пулю в лоб. Вот свезло так свезло! Тут же не прицелишься, стрелок наугад бил.

Второй противник, споткнувшись о тело товарища, качнулся вперед и едва не напоролся на заботливо подставленный меч Ульриха, но сумел удержать клинок в руках и плавно отвести волнистое лезвие.

Мастер длинного меча едва не ошибся. Оказавшийся слишком близко к врагу – в неудобной позиции, к тому же левосторонней, когда руки хочешь не хочешь надо перекрещивать, Ульрих не успел бы ударить на опережение. Но мог кое-что другое – длинный шаг в сторону с одновременной сменой хвата на полумеч. Взявшись левой рукой за лезвие, он поймал удар и, прилипнув клинком к клинку, отвел смерть в сторону, тем же движением посылая массивную рукоять своего меча в голову. Навершие крепко звякнуло о шлем, оглушенный противник пошатнулся, а Ульрих, не меняя чрезмерно широкого хвата, коротко резанул по животу, броней не прикрытому. Враг завизжал, вертясь на земле, и Ульрих его окончательно утихомирил.