Виктория Карманова - Молчание Соловья

Один раз ему даже приснилось, что он зашел сюда, чтобы купить несколько зерен кофе, блестящих, жирных и шелковистых. А продавец – какой-то небритый старик в помятой шляпе – начал сыпать перед ним это кофе прямо из мешка. Зерен было много, и они сыпались очень долго. И Иван Тимофеевич увяз в них сначала по колено, потом по пояс, а затем – по грудь. Коричневая масса стала поглощать его, забираться в рот, в уши, в нос…

Он проснулся в холодном поту и несколько дней ходил на работу другой дорогой, обходя «Кофейную лавку» стороной, словно опасался встречи с вредным стариком.

Но теперь Паляев, произнеся мысленно свое заклинание «Смел и крепок парус мой!», решительно вошел в стеклянные двери с нарисованными на них кофейными чашечками. Вошел и остолбенел. Его окружило настоящее царство кофе.

Сотни прозрачных банок с коричневыми зернами самых разнообразных оттенков от зеленоватого до почти черного занимали слева целую стену. Другая противоположная стена представляла собой витрину, заставленную различными принадлежностями, при помощи которых процесс варки напитка можно было довести до уровня высокого искусства. Здесь были ручные кофемолки различных форм и размеров, попроще и с наворотами, украшенные множеством деревянных и металлических деталей, и похожие поэтому на маленькие сказочные домики. Здесь были турки – керамические, медные, стеклянные и еще вообще не понять какие, от строгой минималистической формы для кухни в стиле «хай-тэк» до украшенных арабской вычурной резьбой, отливающих зеленоватым металлическим налетом. Здесь красовались обычные фарфоровые кофейники и элегантные балансирные сифоны, десятки различных вариантов кофейных сервизов и отдельных кофейных пар. И еще – несколько великолепных изданий о кофе, познавательных и полезных.

В центре зала за прилавком стояла продавщица в форменном костюмчике двух цветов – коричневого и цвета топленого молока. Она, довольно улыбаясь, взвешивала покупателям товар. Зерна сыпались в пакеты с таким звуком, будто перешептывались о чем-то между собой. Иногда жужжала кофемолка. Негромко играла ритмичная музыка, напоминающая о бразильских карнавалах и танцующих мулатках, сильных, стройных и твердых, словно вырезанных из дерева и отполированных любвеобильными руками.

От красок, запахов, необычных форм и фактур Паляев словно захмелел. На покупки в «Кофейной лавке» он потратил половину своей скромной месячной зарплаты.

Дома, на кухне он отвел для своих драгоценных приобретений самое почетное место и до полуночи зачитывался книгой «Как варить настоящий кофе». Он узнал, что в мире существует более двадцати сортов кофе, но чаще всего выращивают только два – арабику и робусту; что главный враг кофе – это кислород, и поэтому кофе лучше покупать в вакуумных упаковках, а дома плотно закрытую банку с зернами надо положить в морозилку; что в Средние века кофе считали лекарством и продавали только в аптеках, и что фильтрационную кофеварку изобрел парижский архиепископ Жан-Батист де Беллуа еще в 1800 году. Затем он дошел до слов российского академика Дубинина «…научиться готовить кофе будет легче, если представить себе сущность химико-физических процессов, происходящих в кофейнике», и почесал затылок. По физике и химии у Паляева стояли в аттестате о среднем образовании вялые «троечки». А после того, как на следующей странице Иван Тимофеевич вычитал, что «букет» кофе состоит из двадцати четырех ароматов, в том числе ароматов земли, картофеля, пота и так далее, и что именно они, вместе взятые, образуют характерный кофейный запах, он крепко задумался и на некоторое время отложил книгу в сторону. Потом показался сам себе смешным и продолжил занимательное чтение дальше.

Так началась его новая жизнь.

Соседи с осуждением смотрели ему вслед, когда он рано утром в своем пижонском спортивном виде пробегал мимо, направляясь в ближайшую кленовую аллейку, ритмично дыша и правильно размахивая руками. С их точки зрения утренние пробежки были несовместимы с ощущением утраты близкого человека.

Примерно через неделю здорового и активного образа жизни Паляев, вернувшись с пробежки, не стал идти в душ и заваривать кофе. Простояв минут пять на кухне и разглядывая приобретенный кофейный сервиз, он с холодным спокойствием разбил об пол одну за другой шесть миниатюрных чашечек с перламутровым отливом и ушел к себе в комнату. Так и не сменив одежды, он упал на диван и пролежал очень долго, до темноты, уставившись неподвижным взглядом в потолок.

А на следующее утро сосед Петюня из седьмой квартиры, собирая по кустам аллеи пивные бутылки, вновь увидел Паляева на черной от сырости асфальтовой дорожке и неодобрительно покачал ему вслед головой, цыкая языком сквозь желтые прокуренные зубы.

В конце концов, Иван Тимофеевич научился готовить, причем довольно сносно, и втянулся в утренние пробежки. Он обставил свою одинокую жизнь вдовца целой системой тщательно соблюдаемых ритуалов. Здесь были и недурно сваренный по всем правилам молотый кофе, и ежедневно непременно свежие до снежного хруста футболочки, в которых он, выйдя из душа, направлялся на кухню, и прогулка в киоск «Роспечати» за пачкой новых газет и журналов.

И выбить его из проложенной им же колеи не смогло даже неожиданное сокращение штатов на работе и вынужденный уход на пенсию – за полгода до положенного срока.

И засыпать он стал снова спокойно и быстро, и не казалось ему уже больше, что кто-то ходит по темной пустой кухне мягкими, еле слышными шагами и позвякивает посудой в буфете.

Но иногда вечерами его охватывало чувство смутного беспокойства, и тогда он долго стоял у окна, глядя, как в оранжевом закатном мареве плавает над крышами домов живое ртутное солнце.

Солнце ныряло в конец проспекта. Большой город погружался в фиолетовую тьму, расчерченную огнями многоэтажек и электрическими потокам автострад, а Паляев продолжал стоять у окна, не включая в комнате свет. И больше всего угнетало его то странное обстоятельство, что глухая нарождающаяся тоска никак не была связана ни с уходом жены, ни с его вынужденным и поздним одиночеством. Казалось ему, будто он должен был сделать давным-давно что-то очень важное, но забыл, что именно, и никак не может вспомнить.

Трудно поверить, однако за всю свою жизнь Иван Тимофеевич Паляев так и не испытал ни нужды, ни желания выехать из своего города дальше дачных поселков хотя бы на несколько дней. И дело не только в том, что он был домоседом. Причиной тому являлся и сам Нурбакан, его всепоглощающая многоликость, самодостаточность и полнота. В этом городе Паляев находил для себя все то, что поддерживало его интерес к окружающему миру, и все то, что, в свою очередь, удовлетворяло бы этот незатейливый интерес.