Анна Никитина - Среди них

Джейсон всё силился вспомнить, где же услышал или прочитал эти слова, так отчётливо вдруг всплывшие в сознании, и не смог.

– Чушь, – заявил он вслух, восстанавливая дыхание. – Ко всему можно привыкнуть, даже к перманентной боли. Ну а став привычкой, она уже перестаёт пробуждать.

Разлом запульсировал сильнее, заставляя его поморщиться. Несмотря на раннее время, он попытался развернуть своё восприятие в обычную колею – принял душ, побрился, наскоро сделал завтрак, сварил кофе. Когда он включил телевизор, то понял вдруг, что от привычных звуков его воротит, и не сразу, но осознал почему: они не вписывались в звуки из «сна». Воротило и от вида еды, и – а это его как раз даже не удивляло – от себя самого. Щёлкнув кнопкой пульта, он отсёк себя от осточертевших голосов, но это не убрало странное беспокойство внутри. Что-то скреблось в нём под покровом кожи, пытаясь выбраться наружу. Это чувство было одновременно и знакомым, и уже давно позабытым.

Почему сегодня?!

Джейсон метнулся в комнату, в которой царил абсолютный безликий порядок. Здесь не было ни картин, ни статуэток – ничего из того, что могло бы сообщить хоть что-то о личности живущего в квартире человека. Единственным таким предметом была рамка со свадебной фотографией на столике у раздвижного дивана. Сейчас она почему-то лежала лицом вниз. Джейсон не успел удивиться, когда она успела упасть. Сейчас его тревожило другое. Он открыл стенной шкаф, нетерпеливо отодвинул вешалки с дорогими костюмами и рубашками и заглянул внутрь. Две старые зачехлённые гитары стояли там же, куда он их поставил после переезда. На месте были и два небольших пластиковых контейнера, на которых маркером аккуратно было выведено: «То, от чего я так и не смог избавиться» – 1 и 2, соответственно.

Джейсон ощущал себя героем какого-нибудь второсортного фильма ужасов, глядя на контейнеры и ожидая, что оттуда вот-вот донесётся скрежет или шёпот. Он бы не удивился, если б контейнеры вдруг открылись, и оттуда на свет выбралось что-то сродни тому, что скреблось внутри него… Разумеется, ничего подобного не произошло, хотя содержимое, наверное, было по-своему живым – по крайней мере, когда-то. И если бы осколки похороненной в недрах восприятия памяти могли перешёптываться и скрестись – именно сегодня они бы копошились, пытаясь освободиться.

Джейсон протянул руку и осторожно провёл кончиками пальцев по матовой стенке контейнера «2».

… Её голос выплетал ритуальную песнь тёмными таинственными потоками до боли родного наречия. Его суть отзывалась ей, робко раскрывая рассечённые отяжелевшие крылья…

Ощущение чужого присутствия, заставившее удобную реальность квартиры дрогнуть, было таким ярким, что он отшатнулся. С силой задвинув створки шкафа, он прижался к ним спиной, точно желая во что бы то ни стало удержать то, что было внутри… В груди пульсировал разлом, а в висках – голос. Анестезия реальности его существования вдруг перестала действовать. От боли он не мог сделать вдох и едва удерживался на ногах, но именно сейчас чувствовал себя более живым, чем впервые за много-много дней, недель, месяцев…

А потом его взгляд упал на календарь на стене. Сегодня было 28 апреля – три дня до Праздника, который когда-то он навсегда отказался праздновать, до Дня обновления Силы. Когда-то именно в такой день он сошёл с Пути, отсёк последнее по-настоящему Своё за ненужностью. Всё остальное было принесено в жертву ещё раньше – отрезано, похоронено… забыто.

Тень далёкого ощущения, такого родного когда-то – всеобъемлющей, всепрощающей Любви, которой не было дела до ошибок и отречений – вдруг коснулась его ослепшего и оглохшего сердца.

«Проведи Ритуал Обновления, Джедер. Ты ведь помнишь как…»

Всего лишь робкая колеблющаяся тень звучания, но так похожая на голос из его снов – тёмную реку и ласковое лунное серебро, любящее прикосновение к самым кромешным уголкам разобранной на части души.

– Нечем … – хрипло прошептал Джейсон, но даже для него это звучало неубедительным оправданием. – Мне больше нечем , вы же знаете.

«Пусть твоё сердце не ведает страха. Вернись к нам, Джедер… Проведи Ритуал…»

Обострённое чувствование… Когда она оставалась одна, без привычных для этой реальности звуков и образов, когда нечему было «заземлить» её в теле, в котором она была замкнута, она не могла не ощущать иной пласт. Разум – этот прекрасный человеческий инструмент, потенциал которого так и не был раскрыт людьми до конца – был слишком хрупок, развивался слишком медленно для их нечеловеческой природы и боялся распада. Даже в текущем состоянии этот инструмент не был в полной мере заточен для Работы, хотя она очень старалась приспособить его под свою специфику. Иногда в ночи, подобные этой, ей делалось страшно, что она не выдержит, не сумеет довести до конца. И тогда её касалось тяжёлое глубинное давящее одиночество родом ещё из тех давних моментов, задолго до того, как она встретила Дирка и других из их рабочей группы… когда ей казалось, что она осталась здесь одна, и остальные уже ушли…

Их осталось так мало! Была ещё надежда отыскать остальных… была надежда отыскать его … Но Эмбер уже сомневалась, что тот, с кем она прошла столько человеческих жизней в ходе Великой Работы, выбрал ещё одно тело и в этот раз. Он был сильным, мудрым – древнее Дирка, собравшего остатки рабочей группы и продолжавшего Поиск. Если кому и собирать, так ему . Но его не было. Эмбер столько раз направляла Зов, а ощущение его невоплощённого присутствие сопутствовало ей уже так долго… Он не выходил на контакт. Когда-то ей казалось, что он найдёт её сам, защитит, научит сражаться с Тварями, напомнит ей о ней самой – о другой ней, Настоящей . Но вспоминать и сражаться пришлось самой, с поддержкой лишь его незримого невоплощённого присутствия. Со временем даже мечты о рабочей группе иссякли, пока не появился Дирк – Рэймос – и не дал ей новую надежду.

Эферра, известная здесь как Эмбер Кинан, больше не была одна… Были и другие рабочие группы, и не перед всеми стояли Задачи, подобные тем, которым служили они. Задачи некоторых были прямо противоположны друг другу, что вело к вечному скрытому противостоянию. Зримому и незримому.

Они были всё ещё сильны. С ними всё ещё была их многовековая мудрость. Но в такие ночи, как эта, особенно остро ощущалась их нынешняя ограниченность …

И это страшное, давящее одиночество, когда всё, что лежало за Гранью, к чему стремилось её сердце, как будто отсекалось от неё толстым стеклом… Тогда она переставала чувствовать даже его , даже свою рабочую группу. Тело замыкало её своим страхом перед всем тем, с чем ей приходилось соприкасаться в ходе Работы. Оно хваталось за неё, как утопающий отчаянно и жестоко хватается за спасателя, утягивая за собой на дно. Она чувствовала себя удивительно беспомощной, отсечённая от всех своих возможностей, кроме этой болезненной остроты восприятия…