Татьяна Вильданова - Парадокс параллельных прямых. Книга вторая

– Пей. Откуда ты её знаешь? – дождавшись, пока Жан выпьет, спросил он.

– Что случилось? – поставив пустую кружку на стол, поднял на него глаза Доре, – она не могла меня не узнать!

– Она никого не узнает.

– Что?…

– Садись, – сев за стол, кивнул на соседний стул мужчина, – ты ей кто?

– Муж, – тоже сев, выдохнул Доре, – я воевал, потом… – бестолково попытался что-то объяснить он, – что с ней?

– Она ведь болела… – осторожно начал мужчина, – когда её привезли, она очень долго как будто спала, потом пришла в себя, но ничего не помнила и не понимала, потом стала понимать, только она всё равно ничего не помнит. И живет, словно во сне.

– Все полтора года?! – задохнулся Доре.

– Да.

– Но это невозможно!..

– Я понимаю, – вздохнул Матюрин, – мы-то с женой уже привыкли. Антуанетту здесь считают нашей племянницей. В хорошую погоду она всегда уходит на обрыв, сидит там и смотрит на море. Сначала мы за ней приглядывали, но у нас безлюдно, обижать её некому… – он внимательно посмотрел на Жана, – что ты собираешься делать?

– Увезти её в Париж и лечить!

– Да, – кивнул Никола, – здесь у нас какое лечение… на всю округу один врач, да и тот ветеринар… Ты поживи у нас несколько дней, – сочувственно глядя на него, предложил он, – пусть Антуанетта привыкнет к тебе, а там я вас отвезу.

– Хорошо. Я пойду к ней, – поднялся Доре.

– Иди, – тоже поднимаясь, согласился мужчина, – обедаем мы поздно. Ты ещё успеешь… только не пугай её.

– Да… конечно… я всё понимаю, – сглотнул застрявший в горле ком, подтвердил Доре.

Он нашел её на том же месте, всё так же спокойно сидящей на сером, покрытом высушенными лишайниками, камне.

– Антуанетта, – чужое имя неприятно царапнуло горло.

Этьена повернула голову, неторопливо улыбнулась.

– Можно мне сесть рядом?

Не дождавшись ответа, Жан подчеркнуто медленно, чтобы его движение не вызвало неприязни, присел на соседний камень.

– Закат, действительно, очень красив.

Девушка спокойно отвернулась.

«Вот мы и встретились… ты совсем не изменилась… Ты, и не ты…» Желание обнять, прижать к себе было настолько сильным, что Доре сунул ладони между колен, и до боли сжал.

«Как же так?… Девочка моя… Что же мне теперь делать?»

Опасаясь потревожить её своим слишком навязчивым вниманием, он тоже развернулся лицом к закату.

Дневная жара уже спала. Далеко под обрывом медленно и почти бесшумно шевелилось море, выбрасывая на узенькую полоску галечного пляжа полупрозрачные, отороченные белым кружевом волны.

Завороженный мягким шелестом воды, он не заметил, как медленно ослабла пружина скрутившей его боли, постепенно впуская в душу умиротворяющую красоту наступающего вечера.

Солнце, незаметно подкравшееся к кромке горизонта, до ярко-бирюзового оттенка высветлило небо, сочными малиновыми мазками подкрасило нижнюю часть облаков икрасно-золотыми шевелящимися бликами опрокинулось на воду. Прямо над головой повис крохотный, трогательно-прозрачный ломтик новорожденного месяца.

Ветер стих. Казалось, солнечный диск, как привередливая красавица, прежде чем войти, осторожно пробует ножкой воду.

Казалось, мир распадается на две неравные части. Впереди ещё цвело закатное великолепие дня, но за спиной уже наливались вечерней синью поздние весенние сумерки. Море, словно расплющиваясь под весом солнца, покорно прогнулось, уступая ему дорогу и в то же время коварно слизывая с его донышка капли оплавленного золота.

Краски сгустились. Погружаясь в воду, солнце тянуло за собой длинный золотой шлейф.

Минута, две, три.

Всё.

Оплакивая потерю, где-то тоскливо закричала птица.

Теперь многоликая бирюза неба быстро растворялась в нежно-фиолетовом сумраке ночи.

– Пойдем…

Услышав рядом шелест платья, он с трудом оторвал взгляд от горизонта.

– Пойдем, – отряхнул платье, настойчиво повторила Этьена, – пора возвращаться.

«Да, пора, – теперь, когда растерянность прошла, положение уже не казалось ему таким безнадежным, – вернемся в Париж, Гаспар поможет найти знающего невропатолога…»

– Ты тоже слушаешь звезды? – стоя напротив, она с детским интересом рассматривала его лицо.

Не зная, что сказать, боясь неверным ответом оттолкнуть её от себя, Жан молча кивнул.

– Ночью их слышно ещё лучше, только Никола не хочет, чтобы я поздно возвращалась…

Она потянулась, положила одну руку ему на плечо, а другой легко коснулась ложбинки на его подбородке, потом провела пальцем по линии скулы:

– У тебя красивое лицо, да? – всё с той же детской непосредственностью коснулась переносицы, обвела контур брови и опять соскользнула пальцем к подбородку, – я никогда не видела такого лица, но мне кажется, что оно должно быть красивым. Да?

Не доверяя голосу, он опять кивнул.

– У тебя глаза, как море на закате… – опираясь на его плечо, Этьена поднялась на цыпочки и почти вплотную приблизила к нему своё лицо, – я вижу там себя! Там я вот такая! – она восторженно показала ему кончик зажатого пальцами мизинца, – даже ещё меньше! У Никола глаза как виноград. Он сказал, что это называется – карие. А у тебя?

– Го…голубой… – чувствуя, что против воли тело скручивает жаркий мучительный спазм, боясь теперь не столько испугать её, сколько не сдержать себя, он попытался максимально сосредоточиться на ответе, – темно-голубые…

– Нет, – как ребенок, получивший ненужную игрушку, она кивком головы отмела его ответ прочь, – не темно-голубой… васильковый… Да! Васильковый! А что это значит – васильковый?

– Ну… есть такие цветы… васильки… они цветут летом на пшеничных полях…

И тут он увидел ЭТО…

Справа от них, на самой кромке обрыва медленно высветилась какая-то широкая и странно укороченная мужская фигура.

– Это была интересная охота, – прогудел неожиданно низкий тяжелый голос, – интересная охота, за которую я тебе благодарен… – мужчина поднял руку.

Не успев даже подумать, Жан отшвырнул Этьену к стене обрыва.

Мимо промелькнул тонкий светящийся луч, уперся в валун, зашипел и погас, оставив на камне глубокий оплавленный след.

«Ничего себе!» – когда от вскипевшего на его глазах камня жарко пахнуло, изумленно констатировал Доре.

Рука автоматически рванулась за спину, где за пояс брюк был засунут пистолет и замерла, когда следующий выстрел подбрил над его головой склон, отчего стало ещё жарче и на лицо посыпалась обгорелая труха каких-то растений.

«Господи, что это?!» – автоматически вжимаясь в оказавшуюся за спиной расселину, растерялся Доре.

А лучи всё летели и летели, словно тонким карандашом обрисовывая вокруг него на стене легкий контур его фигуры.