Щюка Сиирский - Гардарики. Тунгуск

– Да, есть. Иногда, наверно, сложно доставить арестованного в сохранности?

– Иногда, а иногда не особенно и стараешься. Плюс сегодняшней толпы, что она вменяемая. Если человек особо страшного деяния не совершал, его спасти можно. Стрельнул вверх – все успокоились, как по команде, и ты просто объясняешь, что он нужен живым и что он смерти такой не заслужил. Его тебе возвращают. Того, кто будет препятствовать, я имею право застрелить. Если же человек не достоин жизни, я могу создать такую ситуацию, что он умрет на улице. Как хорошо задерживать конченых людей – крикнул в толпу, что он насильник, педофил или анархист, убивший десяток человек, и его нет. Вместе с ним пропало огромное количество работы с бумагой.

– Знавал я эти особо опасные деяния. Раньше вон человека только за то, что он уезжал за границу незаконно, готовы были растерзать.

– Ну, это раньше. Раньше и толпу было не остановить.

– Ну, так еще бы. Навязали обществу убийство за норму – еще удивляются. Вы сами задумайтесь, как вы говорите о смерти и судьбе человека. Разве вообще человек может быть достоин того, чтобы быть растерзанным толпой? И разве вы имеете право решать, достоин ли человек смерти или нет? Вы можете ошибиться.

Но его собеседник невозмутимо возразил:

– Тогда я поплачусь головой за это. Если человек был невиновен, то он все равно достойно прошел свой путь. И о чем тут сожалеть?

– О потерянной жизни человека?

– Кто ее потерял, он? Понабрались, я смотрю, вы там, на Западе. Он просто потерял свою земную материальную жизнь, и все.

– Да, конечно, я и забыл, какое тут принято отношение к смерти. Вот вы бы готовы были отдать жизнь вот так просто, возможно, ни за что? Как, кстати, вас зовут?

– Мое имя не имеет никакого значения – его у меня нет. Я безликий, надевший черное, – я человек, отдавший себя служению государству, отказавшийся от быта и мелочей человеческого существования. И, разумеется, от полноценной жизни я отрекся и присягнул смерти.

– И когда? Во сколько лет?

– В шестнадцать. Десять лет назад.

– Вам всего двадцать шесть? – Роберт повернулся, он не мог увидеть в этом полностью седом человеке, с глубокими морщинами, двадцатишестилетнего человека. Перед ним человек, который мог бы наслаждаться жизнью, а он полностью седой, в рубцах. Роберт не заметил несколько сильно выраженных шрамов на ладонях.

– А не слишком рано? Обычно, как я слышал, надевают черное на исходе жизни. Или это происходит, когда человек плутает по жизни, творит беды и, пытаясь искупить свои поступки, отказывается от жизни. Что ты совершил?

– Ничего. Я просто не мог жить. Это очень сложно объяснить. Не мог жить, просто радуясь жизни. И ничто мне не помогало. Ни это, ни это, – он показал на крест, потом – на висок.

– То есть?

Его спутник прошел немного, не отвечая, показал на кафе. Они сели.

– Вы, Роберт, будете есть?

– Серьезно? – Роберта немного удивило то, что во время ареста они будут вот так сидеть и есть. «Только бы это был не последний мой ланч», – усмехнувшись, он подумал про себя. И, как будто предугадывая его мысли, безликий ответил:

– Не беспокойтесь, это вы не последний раз чревоугодничаете.

Через двадцать минут Роберт уже по привычке наскоро съел свою достаточно большую порцию. Он смотрел на своего сотрапезника. Тот ел спокойно, вдумчиво, поглядывая на солнце, и улыбался небу. Роберт после затяжного молчания решил продолжить разговор:

– Вы, ты… – Роберт внимательно посмотрел на него, тот махнут рукой, и сказал: «Плевать!» – Почему ты отрекся от жизни, я так и не понял.

Седые усы покачивались все так же равномерно. Взгляд же стал значительно холоднее. Роберт уже было пожалел о том, что сказал. Но старообрядец ответил:

– Я был странно неудовлетворен, несчастен, недоволен собой и своей жизнью. Дело в том, что я жил порой в голове больше, чем в реальности. У меня было несколько, так выразимся, вариантов восприятия жизни. Некоторые из них были совсем разные, другие чем-то были похожи, но создавали разное ощущение. Я не мог поймать свою реальность. Голова шла порой кругом, и я как будто сходил с ума. Особенно в те моменты, когда реальность и параллельные мечты сталкивались. Я портил свою собственную жизнь, свою судьбу тем, что меня гоняло из стороны в сторону в поведении. А это происходило как следствие отхода от одной реальности к другой. К примеру тут можно привести хоть отношения с девушками, хоть с родителями, хоть, в общем, мое взаимодействие с людьми.

– Так обратился бы к психологу.

Смех потряс все тело этого странного человека. Он смеялся, не останавливаясь, как-то странно завывая, он как будто глотал воздух, выныривая на поверхность воды.

– Зачем? Я себе такой нравился. Такой, какой есть. Я не мог без этого чувства беспричинного бессилия и злости на самого себя. Я не могу объяснить. То ли это как наркотический эффект, то ли я не мог себя ощущать просто в этом мире. В этом мире, где все происходило медленно, а меня давила повседневность. Я просто, я просто не мог от этого отказаться. Чтобы отказаться от всех этих лишних реальностей, определиться с пониманием мира, я должен был отказаться от параллельного существования в мечтах. Но я не мог жить уже просто одной реальной жизнью. Мне этого было недостаточно. Да и к тому же как относились у нас в граде, да ты и сам знаешь, к репетиторам как к спасательной шлюпке слабого человека. Я так же относился к психиатрам и психологам. Как будто я настолько слабый человек, что, не справившись сам, побегу спрашивать совета. Ко всему прочему был ведь еще плюс. Я мог менять свое поведение, свой собственный внутренний «устав» за секунды, если было нужно. Я не знал, что значит для меня быть самим собой. Это имело и негативное влияние, но делало меня человеком гибким. Мне кажется, я всегда был безликим человеком.

– Но что изменилось-то, когда ты надел черное?

– Я получил возможность, вне зависимости от своего понимания, жить и приносить пользу. Мне говорят, я делаю. И я знаю, что делаю все правильно. К тому же есть одна вещь, которая по-настоящему возвращает в реальную жизнь – это смерть. Смерть, близко подошедшая к твоему земному существу, и смерть других людей.

– Ты приносишь пользу убийствами! Ты считаешь, что приносишь пользу, а на самом деле тебя используют. Ты человек, ставший рабом государства, которому ты отдал свою жизнь. Ты как раз человек слабый, потому что ты безвольный, ты сам отказался от права выбора. Ты очень слабый и неуверенный в себе человек. А самое главное, ты убийца.

– А может, ты еще скажешь, что в этом виновата система, государство? – С неизменной улыбкой в глазах спрашивал Роберта оппонент. – Ты сам-то кто? Ты пешка, мой дорогой. И ты пешка сил западных – наших врагов. Может, ты и не хотел, чтобы тобой другие пользовались, а нет, не вышло. Это вообще невозможно. С самых древних времен все кем-то да пользовались. А если говорить откровенно, то тебя сюда привезли так же, как твое оборудование, для борьбы с нашим народом, с твоей Родиной.