Щюка Сиирский - Гардарики. Тунгуск

– Я могу сказать, что виновата система. Ведь с детства мы видим смерть, это нарушает нашу психику. И ты именно жертва, как мне видится. Но да, ты прав. Я оказался пешкой. Но я буду рад, если все это приблизит победу народа против диктатуры в Союзе. И это уродливое объединение распадется, как когда-то СССР. Я не враг русскому народу. Я враг государству. Для вас государство есть Родина. Для меня же Родина – планета Земля. И все на этой планете достойны хорошей мирной жизни. Да, я космополит, и я не отрекусь от этих взглядов даже перед разъяренной толпой быдла. И, скажите мне, кто разводит всемирный пожар? Кто призывает к идеологии псевдоинтеллигентности и практическому воплощению теории вечной войны?

– Режим не противен воле народа. А насчет противостояния Запада Евразии, вы увидите, какая система государственная, экономическая, духовная окажется эффективнее. Мы стоим на пороге войны. Момент столкновения систем покажет, чему суждено остаться в веках как наследию развития человеческой цивилизации, а что сгинет в прошлом.

– Мы с вами занимаем совершенно противоположные позиции. Мы с вами, говоря искренне, враги. И этот спор потому бессмысленен. – Роберт принял решение завязывать этот спор.

Улыбка еще сильнее озарила лицо старовера. Он так посмотрел на небо, как будто благодарил за что-то. Затем он опять лишь с одной улыбкой в глазах посмотрел на Роберта и сказал:

– Все люди все равно одинаковы. Что бы мы ни делали, ни хотели, ни думали, в нас одна основа. Разные гены, но мы можем измениться до неузнаваемости. Я рад своим изменениям. Честно, сегодня я живу только реальностью, мой ум не заполоняет мечта или пустая дума. Меня изменило именно соприкосновение со смертью. Я каждый день хожу по лезвию ножа. И – да, я убиваю. Убиваю других, тех, кто радуется жизни, тех, кто способен просто жить. Их всех, как и тебя, я ненавижу чуть-чуть больше, чем себя. Я не могу объяснить это чувство. Во мне оно как будто с детства. С детства росло и крепло. И если бы я не надел черное, я бы либо сошел с ума, либо совершил ужасный поступок. Возможно, ты когда-нибудь еще встретишься с таким же, как я, человеком.

Они шли молча. Безликий шагал легко, а точнее почти скользил. Его лицо оставалось непроницаемым. Когда Роберт смотрел на безликого, появлялось ощущение, что это гостеприимный хозяин, услужливо проводящий гостя в дом. Со спокойной улыбкой в глазах он встречал взор Роберта. Тот не выдерживал этого и отворачивался. Прошли где-то уже квартал, когда Роберт заметил, что его попутчик незаметно во время поворотов оборачивается. Прошли еще три длинных дома. Государственник приостановился, указал Роберту на коричневое кирпичное трехэтажное здание в псевдоготическом стиле:

– Знай, это здание, куда я должен был тебя отвести. Все, что ты будешь делать далее, зависит от тебя, но там тебя всегда будут ждать. И запомни, у нас с тобой разные взгляды, но я чувствую, что ты все же патриот, возможно, просто не признающий это, но патриот во всем своем существе. – Он с улыбкой хлопнул Роберту по плечу. – Ничего, жизнь сотрет с тебя лишнее, навешанное тебе Западом.

Роберт почувствовал какое-то странное сожаление. Но даже осознать ничего полностью не успел. Безликий запустил руку себе за плащ. Там что-то пикнуло. И в это же мгновение раздался выстрел. Роберт впал в оцепенение. Кругом замельтешили люди. Раздавались выстрелы, крики. Он смотрел на своего попутчика. Его прошили три пули, но было видно, как он выхватывает нож и метает в кого-то. Затем, двигаясь на месте и вращая плащом, метает еще один нож и еще. Затем падает после пятнадцатой пули. Роберта кто-то хватает, тащит за собой. Он оборачивается. Перед ним лицо Витольда, в крови, с боевым оскалом. Вот они уже в машине. Роберт в последний раз оборачивается назад на улицу, на поле боя. Несколько десятков трупов лежат на тротуарах. Среди них он, человек без имени и жизни, в шестнадцать лет отдавший себя смерти. В его глазах была улыбка, в его лице гармония и спокойствие. Он помолодел. Смерть возвращала ему годы. Он был счастлив. Улыбка застыла на лице Роберта: «Прощай, враг, ты заслужил покой, достойно пройдя свой путь».

Машина неслась по скоростной трассе на окраину города. В машине сидел Витольд и еще двое спереди. Долго ехали молча. Улыбнувшись и дружески ударив Роберта по колену, Витольд спросил:

– Ну как, Фома неверующий, живой?

– Да вроде, – Роберт полностью пришел в себя. – И куда едем?

– Х-хых, вроде. Стоял бы так подольше, так был бы не жилец, пуля бы шальная тебя нашла. А куда едем, ты и сам увидишь. Ты же местный. Да, и знакомься, это за баранкой Осьмой, рядом Богомил.

Тот, кого звали Богомил, обернулся. Твердое, странно квадратное лицо со шрамом во всю левую щеку взглянуло на Роберта. В Богомиле было что-то нерусское. То ли примесь бурята, то ли тунгуса. Во взгляде же была какая-то странная блуждающая пустота. Его голос был странно неприятен:

– Здрово будь, меня говорят Богоммил. Как говорил мой отец, я буду радовать богов, буду служить во их славу и во имя предков. – Странный хохоток, если этот звук можно так назвать, прозвучал где-то в глубине этого человека. Осьмой, как понял Роберт, усмехнувшись, отреагировал на слова товарища:

– Ты тут не устраивай песни родноверов. Или ты им заделался, тогда вали к анархистам-язычникам. Они и пытки используют, и даже жертвы приносят богам. Тебя ведь в эту сторону кренит? Мы все это видим. Придешь к ним, а они тебя самого на алтарь и в жертву тебя кровавому богу. Вот тогда и пой про волю души язычника и славу богов.

Богомил не отвечал с минуту, потом он лишь слегка натужно посмеялся:

– Да брось эту чушь гнать. Мы ведь все заодно.

Дальше ехали молча. Витольд, откинувшись, подремывая, храпел. Хоть он явно раздражал и Осьмого, и Богомила, они его будить не решались. Примерно через полчаса они были за городом, ехали по дачному кооперативу и через еще четверть часа въезжали на отгороженный участок Большой трехэтажный деревянный дом. На нем было отличительно мало резьбы. Зато двухметровый забор, как и все остальные соседние, был весь исписан узорами, рунами и изображениями богов, духов и картин леса. Участок в 16 соток был лишь отчасти засажен овощами и имел небольшой сад из десятка яблонь и вишен. К дому примыкала теплица из «куршуновой слюды». Гараж примыкал к дому, он был из кирпича и оббит деревом. Поставили машину. Богомил стал сливать воду:

– Что-что, а машины Союза – лучшие!

Осьмой возразил:

– Ну не скажи, с этой водой больше двухсот не разгонишься, к тому же ее менять надо каждый день минимум. – Он смотрел на струю холодной со льдом воды, льющейся в отходный бак. – Вот откроют скоро границу для торговли машинами, нужно будет испанский конкистадор купить. Электричество у нас дешевое, а вот машины, полностью на батареях работающие, не очень хорошие.