Геннадий Прашкевич - Божественная комедия (сборник)

Прежняя мораль, та, что кажется человечной нам , осталась в старом мире, у представителей «тупиковой ветви эволюции».

Естественно, после разбора двух предыдущих произведений возникает вопрос: а где же тут искусство?

Всё очень просто – лучший сочинитель «золотого миллиарда», возможно, единственный честный из них, Отто Цаальхаген, стал одним из первых пассажиров «философского парохода», увозящего неугодных за границы островка благополучия. То есть искусство снова оказывается «на передовой», пусть и по другую сторону «линии фронта» от главной силы.

Или не очень просто. Искусством ведь занимается и Мутти, и множество других художников Экополиса. Об искусстве мечтает и офицер-«урод»: «…мы заставим Экополис работать только на нас… Они будут создавать новые Языки, а мы займёмся искусством». Правда, в его понимании искусство это «…когда тихонько и довольно бормочут сидельцы [мутанты, объедающие засохшую корку с дрожжевых языков, – М.П. ]. Они тихонько и довольно бормочут и неторопливо объедают с Языков горчащую корку. Они обожают горькое, а мы поедаем вкусное».

Утончённые эстеты «золотого миллиарда» вряд ли имеют к настоящему искусству больше отношения, чем «сидельцы». Занятия каллиграфией и украшением интерьера, конечно, эстетически весьма приятны, но настоящее искусство всегда находится на острие жизни, бросает вызов и занимает первые места на «философском пароходе».

ОБЩЕСТВО В СИСТЕМЕ КООРДИНАТ

В целом, прочитав эти книги, можно понять, что Геннадия Прашкевича в первую очередь интересуют координаты, определяющие общество в целом. Герой – или «глаза» читателя, или – катализатор процессов, происходящих в массах.

Иногда катализатор невольный, так как процессы обусловлены общим направлением развития. Семён Юшин из «Царь-ужаса» сам по себе личность не очень яркая, но роль его в произведении велика, хотя для «людей будущего» на месте Семёна мог быть и другой человек с татуировкой, могла быть Джоконда или, скажем, запись Бетховена.

Иногда герой намеренно даёт новое направление общественному развитию, как в «Божественной комедии». Но образ учёного здесь уведен на задний план, как некий общий портрет «мечтателя от науки». Действительно, был когда-то самый умный дикарь, придумавший, как потереть две палки друг о друга и получить огонь, но нам интересен все же не он, а то, как изменилось человечество, воспользовавшись изобретением.

Попытки одиночки собственными усилиями переломить общее направление развития проваливаются («Золотой миллиард») столь же естественно, как проваливается восстание против физических законов.

Вся эта картина опять же имеет жесткую параллель с сегодняшним обществом – обществом третьего тысячелетия, в котором роль личности стирается, роль массы растёт. Основные координаты человеческой массы, найденные Геннадием Прашкевичем, – мораль и искусство. При этом первая постоянно подвергается испытаниям и непрерывно меняется, а вторая при всей внешней изменчивости сохраняет свои главные черты и первостепенное значение.

Мораль не просто меняется – она эволюционирует под действием внешних факторов либо внутренних «мутаций», роль которых в обществе выполняют знаковые изобретения, подстраивается под условия среды, как бы цинично это ни звучало. Человечество не становится лучше, но адекватно реагирует на вызовы.

И в большинстве «вызовов», стоящих перед человечеством в произведениях Геннадия Прашкевича, – утрированные приметы современности или ближайшего будущего. Что будет, если еще чуть-чуть надавить на ресурсный кризис? А расширить возможности интернета? Устоят ли наши представления о том, что есть «хорошо» и «плохо»? И если не устоят, то во что превратятся?

А также основной для меня вопрос: понравился бы нам сегодняшним результат этой эволюции, признаки которой уже намечаются? Ведь моральные установки становятся ещё более гибкими, чем они были на протяжении истории человечества.

И дело далеко не в гражданском браке, ставшем, например, нормой жизни. Чем быстрее растет население, чем быстрее сокращаются ресурсы, тем симпатичнее становятся идеи «Золотого миллиарда», тем более что развитие технологий со временем позволит отказаться от дешевой рабочей силы из стран «третьего мира». Угроза мирового терроризма пока не так ощутимо сжимает рамки свободы личности, как метеоритная угроза в «Царь-ужасе», но биометрические паспорта можно представить как первый шаг к тому. Стоит ли принять это как должное и дружно стать «новыми людьми», или все же можно оставить что-то, позволяющее называть себя человеком в старомодном смысле слова?

В произведениях Геннадия Прашкевича мы находим этот «якорь». Искусство – неотъемлемое свойство человека, данное ему «по образу и подобию», превращающее двуногое существо в творца. Искусство в книгах Геннадия Прашкевича ни морально, ни аморально – оно вне подобных оценок. Художник может быть груб, пьян, циничен. Автор не оправдывает отрицательные качества своих героев, он просто показывает: да, настоящий художник может быть и таким. Но главное – верный глаз, смелость идей, честность и прямота. Иначе появляется уже не искусство, а «арабская каллиграфия».

Идея искусства пронизывает все творчество Геннадия Прашкевича. По сути, это и есть та самая черепаха, на спине которой держится наш мир. Как бы ни эволюционировало общество, оно останется человеческим только пока рождаются и творят настоящие художники.

Будем надеяться, что с ролью искусства в современном обществе Геннадий Мартович тоже не ошибся.

Полностью его имя писалось так: Гаспар Мендоза дель Уно Пол иль де Соль Досет. Правда, кроме испанской, в жилах майора текла еще густая кровь северян, вот почему на деловых бумагах он ставил более строгую подпись – П. Досет или Пол Досет, майор. Именно сдержанность майора привлекла внимание полковника Клайва, и в тяжелые мартовские дни, когда решалась судьба Тании, полковник без колебаний поставил Досета во главе штурмовой группы, обязанной устранить Народного президента.

Но меняются времена, меняется и политика.

То, что вызывало восхищение в марте, в июне начало раздражать.

Тания, лишенная какой бы то ни было внешней поддержки, намертво замкнувшая границы, ощерившаяся в небо сваями взорванных мостов, – эта новая Тания, руководимая ставкой полковника Клайва, нуждалась в лидерах с незапятнанной репутацией. На автомате Досета, оборвавшем жизнь Народного президента, продолжали клясться в верности лучшие представители частей морской пехоты, но тот же автомат в глазах «остального мира» ассоциировался с топором палача.