Кирилл Князев - Пьющие чудо

Кассир улыбается, принимает из рук серебряный карандашик. Внимательно изучает пробу, взвешивает на весах. После чего отсчитывает пяток бронзовых монет с оттиском в виде прыгающего через костёр человечка. Гербом столицы.

Ту же операцию проводим у бронника: Данил раскошелился на жилет из медных чешуек. Не Бог весть какая защита, но спасти от костяного наконечника сумеет. Я, под уговорами друга, сдаюсь, приобретаю себе такой же.

Следующая на очереди – оружейная лавка. Здесь я себя сдерживаю, хотя очень хочется отдаться шопингу. По сути, все эти орудия смертоубийства мне совсем ни к чему. Есть рогатка. Не простая, пропитанная Чудом. С ней, как показал опыт, не страшно даже возле камнееда. Снаряды для неё у меня всегда есть про запас. Глупо закупаться ими у оружейника, который продаёт их втридорога, когда можно по знакомству приобретать камушки чуть ли не мешками. За копейки.

Плюс, без толковой пряхи под боком никогда не знаешь, что всучивает тебе незнакомый купец.

Я скромно выбираю себе нож, с антрацитово-чёрным обсидиановым лезвием. Не для боя. Какой из меня боец? Так, хлеб нарезать, палки для шалаша настрогать.

Данил закупается основательно. К холодному оружию у него страсть. Выбирает под себя бронзовый топор, долго рассматривает лезвие, примеряется к длине обуха. Оружейник это терпит, а вот мне подобное занудство выматывает нервы.

Следом идёт мучительно-долгий выбор кинжала, камушка для заточки…

– Копуша, – бурчу я, толкая дверь лавки. Над головой приятно звенит колокольчик.

– Просто в тебе нет романтики воина. Это искусство, не то что из рогатки пулять…

Иронично хмыкаю:

– Что? Да я мастер рубки дров твоими топорами. Знаешь, как после этого духом воинства пропитываюсь? Аж за версту прёт…

– Нашёл, чем гордиться, мастер-хренастер.

Наша столица немноголюдна. Улицы чаще пустуют – удивляться здесь нечему. Жизнь, работа, кипит за городом. Здесь же, скорее, место для отдыха.

У меня тоже есть дом. Ну… не совсем дом, конечно, так, небольшая комнатушка. Там я отсыпаюсь, когда нет заказов. Другие иллюзорщики ведут похожий образ жизни. В городе спят, за ним – бодрствуют.

Молча идём вдоль торговой улицы, шаги эхом разносятся мимо чёрных, в предрассветной мгле, домов. Только в окнах лавок горит свет, роняет рыжие полосы на брусчатку.

У рукодельников совсем другой ритм. Можно с уверенностью сказать, что столица – их родной дом, их стихия. Они редко живут в одиночестве. Образуют небольшие подряды – дружные семьи. Всё ради того, чтобы дело не останавливалось ни на минуту. Так и живут здесь, посменно. Вышел один – заходит другой.

Столица – исполинский молл, торговый центр. Царство мастеров, товаров, ярких вывесок. Здесь можно отвлечься, посидеть в одном из баров, послушать музыку. Или отдохнуть по-настоящему, накрыться с головой одеялом, заперев дверь изнутри. Но ты, не будучи мастеровым человеком, так и останешься здесь гостем. Вечным покупателем.

Безумный мир навязывает безумные правила.

– Как меня всё это достало, – вздыхает Данил.

– Что «это»? – спрашиваю, перепрыгивая через огромную, подёрнутую корочкой льда, лужу. Ночь на исходе, самое время для холода.

Даже в полумраке вижу, как друг корчит недовольную мину.

– Вся жизнь эта, – говорит, – бессмысленная.

– Почему бессмысленная? Мы деньги зарабатываем. Хорошие. В этом смысл нашего захода в Канву.

– И что? Неужели жизнь сводится к заколачиванию денег, Фокс? Почему даже в новом мире нет великих идей, свершений? Мы как стадо баранов, ей-Богу.

Усмехаюсь. Домашняя философия до добра не доводит.

– А чего ты хочешь? Ну чего, скажи? – спрашиваю. – Каких идей? Хочешь, чтобы появился местный генерал, объявил священную войну фрикам? Или наоборот, чтобы абсолютники устроили охоту на нас? Или давай, будем строить коммунизм. А что, новый мир, чистый лист, можно всё заново начать.

– Почему бы не построить?

– Потому бы, – бурчу. – Кому это нужно? Горстке людей на краю обжитой земли? Ты знаешь, я ведь не в шутку это сказал. Там действительно есть общины с яркими политическими идеями. Эти ребята готовы мир покорить, устроить идеальное общество, строят утопию за высокими заборами. Только знаешь, что?

– Гм?

– Они бы, может и построили. Установили бы твёрдую власть. Но этого не будет. Потому что вся Канва для нас – ненастоящая. Идеи – ненастоящие, войны – такие же. Выбор не станет фатальным, иллюзорщик всё равно вернётся к жизни. Мы не можем умереть, стало быть, не можем и поверить в реальность.

Данил отмахивается, как от назойливой мухи:

– Ерунду городишь. Канва реальна.

– Для абсолютников, Дан. Это мы с тобой, можно сказать, развлеклись. Играли в приключенцев, зашли в чужой дом, унесли золото… почти унесли. Для них это самая настоящая трагедия. Им некуда отступать. Им в затылок дышит смерть.

– Что ж ты предлагаешь? – справедливо вопрошает Данил. – Никуда больше не ходить?

– Не я завёл разговор. Я пойду красть чужое Чудо. Потому что мне хочется жить, причём сыто. И мне дела нет до абсолютников. С предателями, перебежчиками, не может быть диалога. Так думаю не я один. Потому фрики не идут на мир.

Данил молча кивает.

Вообще, здесь я не совсем прав. Чтобы идти на мировую, нужно, для начала, объявить войну. А её, как таковой, нет. Всё очень просто: племя занимает землю подле источника силы, живёт на ней. И убивает всякого, кто пересекает границу. Не смотрят на то, иллюзорщик ты или нет. Общаться с фриками по-настоящему, «за жизнь», мне ещё не доводилось. Но, думается, что для них мы не более чем враждебная среда.

В любом случае, за всю историю пребывания человека в Канве, не было ни одного штурма столицы.

Не знаю, что творится в уродливых головах абсолютников. Но для нас они больше чем окружение. Это – символ позора.

Абсолютники не строят городов. Абсолютникам наплевать на Землю. Они живут, подобно зверям, диким, опасным. Придумывают собственный язык, строят жалкое подобие культуры. А потом спокойно убивают нас, бывших братьев.

Конечно, не все иллюзорщики – агнцы Божьи. Но, в целом, мы дружный народ.

Может быть, наше мини-общество и смогло бы принять отступников. Но они сами не хотят принимать нас. Не знаю, почему. Наверное, никто не знает. Это незнание порождает страх, а он, в свою очередь, ненависть.

Мы называем их предателями. Не совсем справедливо. Не все попадают к фрикам по доброй воле. Но… остаются. И перестают называть себя людьми. Это, наверное, самое страшное в абсолютнике. Человек, переставший им быть.

Мы останавливаемся возле приоткрытых створок северных ворот. Наверху, облокотившись на перила, скучают ополченцы. Вот уж у кого работа – хуже не придумаешь. Три дня проводить на одном и том же месте. С перерывами на выходные, конечно.