Виктор Пикар - Счастье – это когда не надо думать!

Жена выпускает тоненькую струйку дыма.

– Дальше я пока не придумала. Что скажешь?

Я знаю, что она не ждет от меня никакого ответа. Она смотрит сквозь меня, и глаза ее медленно гаснут.

Я подхожу и легко целую ее в щеку. Я всегда так делаю, когда собираюсь уходить.

– Оригинально. Главное, чтобы тебе самой нравилось.

Ощущение такое, будто я коснулся губами теплой и мягкой восковой куклы. Куклы, которой снятся сны.

– Уже уходишь?

Ее глаза гаснут совсем.

– Да, еще один заказ.

– Пока, Люк…

– До свидания, Люция.

Пришло время сказать вам главное.

Меня зовут Гена. И благодаря своей бабке-пророчице я чувствую то, что она называла словом «связь».

Приведу пример. Как вы уже поняли, в моей жизни мало хорошего. У меня тяжелая низкооплачиваемая работа, без перспективы карьерного роста. Семья, которую надо кормить и одевать. Престарелые родители в другом городе, о которых надо заботиться. Убогая маленькая квартирка в доме, годящемся только под снос. У меня нет друзей. Есть пени по кредиту за мебель и стиральную машинку. У меня нет любовницы. Есть сломанная магнитола в старенькой машине. У меня нет хороших зимних ботинок. Хуже того, я неудачник. Я никогда не выигрываю в лотерею. Раз в месяц я что-нибудь теряю: права, кошелек или ключи от машины. У меня однообразный и редкий секс с женой. Именно на меня упадет единственная сосулька с крыши. Именно меня с ног до головы обрызгает грязью проезжающая машина. Именно меня остановит для проверки документов полицейский.

У меня портится здоровье.

Меня съедают негативные эмоции.

Меня раздражает все.

Или, например, страх. Я боюсь одиночества и в то же время боюсь общества других людей, вынуждающих меня делать то, что я не хочу: отвечать на глупые вопросы, слушать пустые речи и терпеть их раздражающее присутствие в моей жизни. Я боюсь, что моя дочь станет проституткой, а сын – сутенером и что через лет пять они выставят меня из дома, потому что я мешаю им жить. Я боюсь того, что моя жизнь до самого конца будет такой же скучной, однообразной и унылой. Я боюсь признаться себе в том, что она изначально лишена смысла, потому что полна пустых усилий и никчемных трудов, тогда как удовольствие, получаемое взамен, мало и мимолетно.

Я боюсь признаться себе в том, что ничего уже не хочу.

И все это происходит со мной из-за трех людей, которых я ощущаю порой как самого себя.

Один – японец.

Он прикручивает какие-то детали к машинам на конвейере завода «Хонда», а по вечерам любит читать стихи вместе с миниатюрной женой, в маленькой квартирке на двадцать пятом этаже небоскреба. «Старый пруд. Прыжок лягушки. Всплеск воды. И снова тихо. Тишина. И старый пруд».

Второй – пожилой немец, учитель астрономии.

Все, что он делает, – путешествует по миру со своей престарелой женой, записывая на диктофон впечатления и снимая на видеокамеру ночное звездное небо: Бомбея и Рио, Москвы и Рейкьявика, Мехико и Мельбурна, Токио и Каира, Пекина и Вашингтона.

Третий – афроамериканец с косичками, сидящий в тюрьме в одиночной камере.

Его посадили по ошибке, за разбойное нападение, которого он не совершал. Его срок – пожизненный. Он качает мышцы, ест, спит и иногда читает Библию.

Они не делают ничего плохого. Они не знают меня и не желают мне зла. Но они не делают чего-то того, что давно могли бы сделать, и именно из-за этого от меня отвернулась удача, и я страдаю и мучаюсь.

Как я это вижу и чувствую?

Как больной, лежащий на койке с кислородной маской на лице, видит и чувствует человека, перекрывшего ему кислородный кран.

Как человек, сидящий на вершине дерева и любующийся видом на горы и озеро, видит и чувствует лесоруба с бензопилой, внезапно появившегося у основания дерева и стремительно спиливающего ствол.

Вы меня понимаете?

Нет?

В гараже тесно: почти все место занимают металлические стеллажи и новенький черный джип «Ниссан-Патрол». Брат врет, что машина не его, якобы на этом автомобиле он возит важного чиновника городской мэрии.

Я протискиваюсь в дальний угол, нахожу электрическую розетку, накрываю сзади машину брезентом – от искр.

«Ну, вперед!»

Быстро срезаю кодовый замок. Аккуратно убираю инструмент и полиэтилен.

Закуриваю.

В груди бешено стучит сердце. Как будто там – угольная шахта, и шахтеры колотят об породу огромными тупыми молотками.

«Хочет коровка, хочет кошка, хочет полевой цветок».

Где-то вдалеке лает собака.

«И собака тоже чего-то хочет».

Открываю чемоданчик.

«Вот это да!»

Пачки денег. Купюрами по пятьсот евро. Значит, в каждой – по пятьдесят тысяч. Десять ровненьких стопок. В каждой – по десять пачек.

«Сколько же это?»

От волнения не могу сосчитать.

«Пять миллионов!»

Сбоку какой-то черный маленький приборчик. Что-то среднее между видеокамерой и короткой подзорной трубой. Я трогаю его рукой. Железный! Под ним – кучи бланков паспортов. Красные – Российские. Есть и других цветов, с гербами других стран. В полиэтиленовом пакетике – печати.

Открываю Российский паспорт. Андрей Николаевич Андреев. Фотографии нет. Семьдесят пятого года рождения. Питер, улица Чайковского. Холост. Детей нет.

В этот момент кто-то бесцеремонно дергает входную дверь, закрытую мною на щеколду изнутри. Раз, второй, третий. Потом колотит по ней кулаком.

Не успев даже испугаться, я кладу паспорт в карман куртки, закрываю чемоданчик и засовываю его под стеллаж – как можно дальше.

За дверью раздается рев:

– Твою мать! Братишка, это ты там?

Я облегченно вздыхаю и пробираюсь обратно к двери.

– Да! Сейчас!

Открываю и вижу лицо своего двоюродного брата, Петра. Тот немного пошатывается, дружелюбно улыбаясь:

– Смотрел телик и пил перцовку. Стало так скучно, что решил вот поехать на работу.

Он даже не спрашивает меня, что я делаю в такую рань в его гараже.

Брат мне не родной, двоюродный. Он рос единственным ребенком в очень набожной семье. Посты, церковные службы, исповеди, причастия, утренние и вечерние молитвы, неукоснительное соблюдение заповедей. К тринадцати годам он знал наизусть почти все псалмы царя Давида и был в глубине души проповедником. С другой стороны, его окружали и привлекали веселые и бесшабашные одноклассники, вино, сигареты, футбол, девчонки, ночные песни под гитару. Как совместить и то, и другое? Очень просто: самые лучшие проповеди получаются, если хорошенько выпить с друзьями портвейна и употребить для убедительности матерные слова, а псалмы Давида лучше всего петь под гитару – перед этим разжечь костер на пустыре – в окружении трепетных девчонок, готовых к поцелуям. А слушают тебя лучше всего тогда, когда ты скрываешься от полиции и ведешь дела с только что откинувшимися зеками.