Александр Жорницкий - Бомба для ведущего (Антиоружие)

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© А. Жорницкий, 2016

© Издательство «Литео», 2016

Эту дорогу из Тарнавки в Умань Саша любил, хотя она была совсем не лучшей среди дорог Украины и, находясь в начале пути до Киева, из-за неровностей, ухабов, физически утомляла, вызывала усталость и прерывающуюся дремоту. Уже в Умани на автобусной станции выходил из автобуса, перебегал дорогу – и ему открывался вид темно-зеленых террас парка «Софиевка», где много раз бывал, любовался и вдохновлялся. Направо вниз дорога ушла в город мимо городской больницы, в которой прошли месяцы преддипломной практики, затем годы интернатуры. Нередко приходя в парк, садился на первую же скамейку центральной тенистой аллеи и мысленно представлял верхом на красивых скакунах уже немолодого графа Потоцкого и молодую жену, красавицу гречанку Софию, медленно движущихся рядом вдоль быстрой речушки Уманки, затем скачущих на возвышенности. Здесь они останавливали возбужденных скакунов и любовались открывшимся внизу ландшафтом. Озаренная первыми лучами солнца, смуглая гречанка казалась ему сошедшей с небес Венерой и, потопая в ее призывно манящем взгляде темно-карих глаз, испытывая могучий прилив чувств своей последней (а возможно, и первой?) любви, решил увековечить память об этом в имени будущего парка – София. В парке, куда его всегда влекло, чувствовал себя отрешенным от повседневных забот, и, казалось ему, витает еще с тех пор дух вечной любви. Он ощущал ее всюду: в тенистых заступниц от солнца аллеях, на искусственно созданных горных перевалах, рядом с величаво стоящим Аполлоном и особенно на острове Любви. Тут при заходе солнца его косые лучи, размазанные красками всех цветов радуги, утомленно падают в озеро и там тонут. В такие минуты нередко сидящую с ним рядом уманчанку Иру воспринимал Софией, чья тень до сих пор всюду витает в парке. То зеей тянется из нижнего озера и высоко вверх бьет фонтаном, то на восходе солнца летает над террасой разноцветных роз, еще сохранивших ночные серебристые росинки, сияющие в первых осторожных лучах светила, как будто вынула из своих сережек драгоценные камушки и небрежно посыпала ими цветы. Она, София, сеяла здесь вечные чары любви и желания, сохранившиеся в ней до самой смерти, благодаря горячим генам матери-куртизанки и тети – содержательницы дома сексуального бизнеса.

Саша с улыбкой на устах вспоминал двух девушек-близнецов, с одной из которых познакомился и два месяца встречался с двумя, не ведая об этом, поочередно с каждой ходил в кино и театр, на танцы, гулял в парке, а вечером, прощаясь, целовал. Однажды на свидание с ним пришли обе сестры. Смущенный и озадаченный, он то влево, то вправо поворачивал голову, оглядывая каждую точку на их лицах, искал что-либо приметное, но не находил, развел руки в стороны: мол, сдаюсь, и засмеялся. Одна из них шагнула вперед.

– Я Ира, а сестра моя Инна, – она кокетливо улыбнулась, – и целовался в основном со мной, и в парке вечерами сидел тоже со мной. Инна ходила на свидания редко и только по моей просьбе. У меня вот, – показала указательным пальцем на мочку правого уха, – родинка, только это нас и различает. Инна тоже улыбнулась:

– Вношу предложение выпить шампанского.

Ресторан находился почти рядом с памятником Ленину, где встретились сегодня. Уже там к Саше вернулись расторопность и коммуникабельность. Они медленно потягивали «Советское шампанское», изготовленное в то время по старой французской технологии, шутили, смеялись.

– Помню, – вспоминала Ира, – однажды Саша внимательно разглядывал мочки моих ушей из-за интереса к сережкам, казавшимся ему эксклюзивными.

– Они напомнили мне сережки моей мамы, подаренные соседкой, собравшейся в Израиль, – вспомнил Саша.

– Смотри, – Ира сняла с левого уха сережку, показала Саше, – она одна из тех, что осматривал.

Саша вышел с сестрами, взял их под руки и повел мимо танцплощадки вниз к реке Росташовке, где уселись на удобную со спинкой скамейку, молча, смотрели на отраженное в реке небо с необыкновенно большой глуповатой луной, зовущим куда-то звездным Млечным Путем и нежно поочередно целовались.

Приятные и оживленные воспоминания, прогулка вдоль дороги вверх, мимо посаженных на субботнике с его участием деревьев, резко вымахавших в небо, и то крайнее дерево, посаженное вдвоем с весьма неравнодушной к нему девицей-терапевтом напаять по ее просьбе, – все это придало бодрости и сил. Он, глянув на часы, не спеша направился к автобусу, через двадцать минут отправлявшийся в Киев, но дорога за Уманью ему была чужой и неинтересной, он мыслями цепко держался другой дороги Тарнавка – Умань, она была его детством и юностью, он помнил каждый ее изгиб, неровности, повороты, развилки, по ней не раз шагал босиком в компании друзей школьников, а со временем студентов. Он помнил ее, осенней порой разбухшей от дождей, цепляющейся к облепленным грязью тяжелым ботинкам накрытой с воздуха малопрозрачным кисельным одеялом густого тумана. Увидел себя, почти тощего студента второго курса мединститута с пустым чемоданом в руках, голодного, уставшего и еле переставляющего ноги. До Тарнавки еще не меньше двадцати километров осталось от темной тени леса по бокам дороги. И вдруг услышал фырканье лошадей и окрики ездового:

– Вьё, бо дощ иде!

– Пидвезить, дядьку, – крикнул Саша, когда повозка поравнялась с ним. Лошади остановились и, ободренный счастливым случаем, он перышком взлетел на повозку, так и не выпустив чемодан из правой руки. Этот лес памятен и счастливыми случаями вдоль теперь уже асфальтной дороги, убегающий от нее вправо и влево к вечно молодым и цветущим невестам-полям, мог много поведать уманчанам, мчащимся около на иномарках. В былые времена он незаслуженно пользовался дурной славой не по своей вине и вся округа, от Умани до Тарнавки, Теплила и Гайсина, не добрым словом его вспоминала. Тут пролегал главный торговый конный тракт Умань – Гайсин, и запоздавшие повозки с товаром успешно грабились хорошо организованной бандой уманчан и тарнавчан. Знаменит был лес и тем, что прятал выдающихся воров лошадей со всей округи, перегонявших их в Тарнавку для передержки и реализации на знаменитом тарнавском рынке. Сюда съезжались торговать со всей правобережной Украины, а цена молодого жеребца в те времена была эквивалентна стоимости «мерседеса».