Клэр Норт - Прикосновение

Я вскарабкалась на самую верхнюю полку как раз в тот момент, когда поезд снова тронулся, положила сумку с одеждой под голову, сумку с оружием – под ноги и вытянулась, чтобы предаться размышлениям. Металлическая полка, пластиковый потолок, а между ними – пространство, недостаточное даже для нормальной могилы.

Проверять паспорта никто так и не явился.

Существует множество способов выявить призрак, засевший в человеке, с которым вы особенно сблизились. На простой набор вопросов – фамилия, возраст, имена отца с матерью – сможет ответить любой, но требуется всего несколько минут, чтобы копнуть немного глубже. Где ты жил, когда покинул родительский дом? Как звали твою классную руководительницу в начальной школе? Расскажи о первой девочке, которую ты поцеловал. И мой любимый вопрос: ты умеешь играть на скрипке?

И редкое, но особо острое удовольствие, когда собеседник, довольный тем, что может похвалиться своими навыками, начинает на пальцах изображать любимый скрипичный пассаж, а ты на последней ноте заявляешь, что вообще-то истинный владелец этого тела никогда не держал в руках скрипки.

…Когда я сама совершила свой первый переход в новое тело, я не сумела ответить на заданный мне сразу вопрос. Я была убийцей с урчащим от голода желудком, а констебль, придавивший меня к полу в сторожевой башне, хотел знать мое имя и фамилию. Я назвала ему их.

– Не эту фамилию, – прорычал он. – Не фамилию несчастной, которую ты убил. Мне нужно знать, как зовут тебя .

Я до смерти забила незнакомую мне женщину, и этой женщиной прежде была я. Теперь же я превратилась в убийцу, которого схватили на месте преступления.

– Как тебя зовут?

Я была покрытым перхотью молодым человеком, на шею мне давила дубинка полисмена, а его колено уперлось мне в спину. Два ребра были сломаны, а глаз так опух, что зрение едва ли когда-либо восстановилось бы полностью. Но, как и тем людям, которые измолотили меня потом, мне самой очень хотелось бы знать ответ на этот насущный вопрос.

Как тебя зовут, подонок? Убийца, кровожадное чудовище, лжец, вор. Как же тебя зовут?

Когда меня заперли в Ньюгейтской тюрьме, предназначенной для представителей самой гущи народных масс, где в каждой душной камере содержалось по пятьдесят человек (точнее – сорок семь и три свежих трупа к утру), я смеялась истерическим смехом, словно мой рассудок помутился и забыл, что мне положено было заливаться горючими слезами. Когда судья приговорил меня к смертной казни через повешение, у меня вроде бы подогнулись колени, но выражение лица осталось невозмутимым, а на душе царил покой. Когда Жирдяй Джером, негласный правитель тюрьмы, попробовал сам привести приговор в исполнение и его огромные потные лапищи сомкнулись у меня на шее, я не стала с ним бороться, даже не пыталась сопротивляться, не подняла шума, но предала свою душу Сатане, которому она неизбежно и должна была достаться.

И все же, как выяснилось, умирать мне не хотелось. И пока Жирдяй Джером убивал убийцу, убившего меня, я, недолго подумав, почти инстинктивно вдруг увидела лицо своего убийцы глазами Жирдяя Джерома и забыла, что нужно сдавливать пальцы.

Мой убийца повалился на колени с побагровевшим лицом и с вылезшими из орбит глазами, жадно ловя ртом воздух. Вокруг собралась толпа, окружившая нас тесным кольцом, – тело к телу, пот к поту. Вдруг раздался голос:

– Почему ты не прикончил его, Джером? На хрена оставлять эту мразь в живых?

Я не могла говорить.

– Давай я его добью, Джером! – прогнусавил другой, ворюга с порванной губой и татуировкой на руке, отчаянно стремившийся произвести впечатление на некоронованного короля застенков, властителя преступного мира.

Мое молчание было воспринято как знак согласия, и с легким вскриком заключенный рванулся вперед, глубоко вонзив узкий конец ложки в глазницу моего убийцы.

Спальный вагон – не самый удачный термин. Правильнее было бы назвать его вагоном для полудремы, к тому же постоянно прерываемой. Менялись локомотивы, вагоны дергались у погруженных во мрак платформ, и путешествие до Софии превратилось в серию резких остановок и рывков со скрежетом тормозов и бьющими по голове ударами металла о металл. В спальных вагонах вы не можете спать и лишь временами проваливаетесь в бессознательное состояние, понимая, что ничего не понимаете, а мысли, которые приходят вам в голову, мыслями в полном смысле слова не являются. И, едва соображая, где находитесь, вы засыпаете, но почти сразу просыпаетесь, не осознавая, что спали хотя бы минуту.

Мы прибыли в Софию в 04.23 утра. Я бы даже не узнала об этом, если бы пассажир-одиночка не поставил себе будильник ровно на 04.15. Часы подали звук, показавшийся мне сиреной, возвещавшей о ядерной атаке, пробудив и перепугав всех пассажиров купе. Сам он скатился со своей полки прямо во вчерашней одежде, взял сумку и вышел, не сказав ни слова. Когда поезд подошел к перрону, я чуть приоткрыла занавеску. Солнце над городом еще не встало. Одинокий носильщик скучал на пустой платформе. Я передвинула свою подушку в вафельной наволочке ближе к стенке и снова свернулась клубком, пытаясь заснуть.

Когда мы покидали Софию, занавеска так и осталась опущенной. Город, его история и его обитатели с их радостями и трагедиями – все это никак не могло интересовать меня в пятом часу утра.

Сербы паспорта проверяли. На станции Калотина-Запад группа угрюмых проводников, сопровождавшая нас всю ночь, сошла с поезда и покатила свои маленькие чемоданчики на другую платформу, чтобы вернуться домой. Новые проводники носили пижонские пилотки и поношенные синие форменные куртки. Как только поезд тронулся, они принялись стучаться в двери каждого купе:

– Билеты! Паспорта!

И то и другое куда-то унесли для проверки. Я отдала свой турецкий паспорт, данные которого уже хорошо запомнила, и откинулась на полке, жалея, что нельзя открыть окно пошире и посмотреть на мелькавшие за ним последние пейзажи Болгарии. Бояться опознания по эту сторону границы уже не приходилось. Как бы хорошо ни работала турецкая полиция, чтобы объявить человека в международный розыск, требовалось гораздо больше времени.

Когда мои бумаги проверили и проштамповали, я снова открыла досье, помеченное фамилией Кеплер.

Почти сотня фото и имен, стоп-кадров с видеокамер наружного наблюдения, копии ордеров на арест и семейных снимков. Записи личных бесед и документы, перенесенная на бумагу электронная переписка и данные прослушки мобильных телефонов. Некоторые лица в досье я едва помнила, а другие принадлежали мне порой годами. Вот нищий, встреченный мною в Чикаго, – отмытый и гладко выбритый, он оказался совсем еще мальчишкой. Прежде чем расстаться с тем телом, я записала юнца на курсы официантов в Сент-Луисе, посчитав это не самым плохим способом начать жизнь заново. Вот женщина из Сент-Питерсберга, которую отлюбили и бросили все ее многочисленные воздыхатели. Я встретила ее бродившей по улицам, не имевшей денег, чтобы хотя бы добраться до дома, и она прошипела: «Я еще отомщу всем этим лживым дружкам…» А вот окружной прокурор из Нового Орлеана, сидевший рядом со мной в баре и сказавший: «Если он даст показания, я с блеском выиграю это дело, но он, черт возьми, слишком запуган, чтобы вообще явиться в суд». На что я предложила: «Хочешь, я доставлю его туда?»