Клэр Норт - Прикосновение

Десять лет моей жизни были уложены в аккуратнейшем хронологическом порядке. Каждый скачок, каждый переход, каждое переключение, все мои тела были отслежены и зафиксированы для использования в будущем. Вплоть до самой последней страницы – Жозефины.

Кто-то провел долгие годы, следуя по моим следам, отмечая каждый мой шаг, пользуясь данными о случаях амнезии, показаниями мужчин и женщин, у которых выпали из памяти час, день, а порой и несколько месяцев подряд. Это был шедевр работы сыщика, триумф судебно-медицинской экспертизы, но лишь до того момента, когда в досье совершенно необъяснимо возобладала бессовестная ложь, заклеймившая меня саму и владелицу моего последнего тела как убийц.

Я вынула из досье несколько фотографий. Женщина, сидящая за витриной кафе в Вене, не притронувшись к пирожному; ее кофе уже явно остыл.

Мужчина в больничном халате с рыжевато-русой бородой, спускавшейся на его обвислый округлый живот, который смотрел в окно, где не виделось ничего примечательного.

Мальчишка-подросток с волосами, уложенными острыми зубцами, показывающий в объектив камеры два поднятых пальца и высунувший розовый язык с пирсингом. Определенно не мой тип, но, учитывая прочие обстоятельства, его снимок в моем досье мог появиться всего лишь случайно.

Пока поезд медленно полз по окраинам Белграда, я проверила свои пожитки.

Паспорта, деньги, оружие, мобильный телефон.

Я вставила батарейку и включила телефон. Он достаточно долго думал, где находится, а потом словно нехотя сообщил: да, это Сербия, и прислал мне текст с извещением о данном факте и пожеланием приятного пребывания в стране. Я ждала. Пришли еще два сообщения. Первое напоминало о пропущенном звонке. Номер не определился. И поступил текст: «SOS Цирцея».

Больше ничего.

По некотором размышлении я снова отключила телефон, вынула батарейку и сунула их на дно сумки.

Что можно сказать о Белграде?

Это очень плохой город, если вы стары, сварливы и придирчивы. Но фантастическое место, чтобы удариться в загул.

Вокзал – превосходный монумент амбициозной архитектуре XIX столетия, чудо пропорций и форм, построенное из превосходного камня. Никакого сравнения с позорным сараем в Капикуле. Стоит выйти на площадь, и вам начинают сигналить таксисты, выстроившие машины вдоль тротуара бампер к бамперу. В густом транспортном потоке трамваи и троллейбусы сражаются за место под паутиной электрических проводов, питающих их энергией. Неподалеку стоят два высотных здания. Они кажутся серыми и пустующими. Совсем недавно в одно из них попала натовская крылатая ракета. Словом, это настоящий вокзал. Сердце города. К запахам выхлопных газов и сигаретного дыма примешивается аромат речной воды, доносящийся оттуда, где сливаются Сава и Дунай, – при их виде понимаешь, что прежде не знала, как выглядит настоящая река. Стоя на берегу Дуная, легче верится, что и весь наш мир – всего лишь часть суши, со всех сторон окруженная водой, то есть остров.

К ночи баржи, пришвартованные вдоль набережных, заполняются музыкой и сиянием света, а молодежь стекается сюда развлекаться на всю катушку. Днем пешеходные улицы в центре заполняет модно одетая толпа, пришедшая купить еще более модные вещи или хотя бы обновить свое понимание современной моды, а по окраинам на скамейках собираются старики с сигаретами-самокрутками, худыми лицами и ввалившимися глазами, которые смотрят на окружающую действительность, ничему больше неспособные удивляться.

Поперек течения Савы отбрасывают длинные тени жилые многоэтажные здания и тоскливого вида промышленные предприятия, оставшиеся со времен коммунистической мечты. У них на редкость романтичные названия: Блок-34, Блок-8 и так далее. По всей вероятности, здесь подлинная реальность ощущается острее, чем среди эксклюзивных бутиков на улице Князя Михайлы: жизнь лишена показного блеска, а модно одетые люди не вызывают никаких иных чувств, кроме презрения с оттенком зависти.

Я поселилась в отеле одной из десяти компаний, владеющих тысячами одинаковых гостиниц по всему миру. На этот раз в ход пошел паспорт гражданина Германии, и женщина в службе размещения на плохом немецком воскликнула:

– О! Очень добро пожаловать к нам!

В отличие от номера в Эдирне, моя комната оказалась просторной и стандартно сверкающей роскошью обстановки, какую ожидает встретить любой путешествующий европеец, слишком уставший, чтобы думать о том, где раздобыть чашку чая, и не желающий смотреть по телевизору ничего, кроме спортивных новостей по Си-эн-эн и повтора старых серий «Места преступления». Я надежно заперла на замок свой багаж, положив в карман несколько сотен евро, сунула под мышку досье Кеплера и отправилась на поиски интернет-кафе.

На странице 14 досье Кеплера помещалось фото мужчины. У него были крашеные черные волосы, а в носу, в нижней губе и в ушах блестело просто невероятное количество металла. Кроме того, он носил футболку с изображением черепа, и если бы у него на носу не сидели явно прописанные врачом очень сильные очки, а на заднем плане не виднелся учебник с названием «Prüfungs Gemacht Physik», я бы отмахнулась от него как от самого обыкновенного довольного собой панка.

Текст под снимком гласил: «Берлин, 2007. Йоханнес Шварб. Кратковременное пребывание в теле, продолжительная связь?»

Глядя на злобное выражение этого исколотого лица, я содрогнулась при одной только мысли, что могла когда-то носить это мясо, пусть даже очень недолго.

Ему было шестнадцать, мне – двадцать семь, и он пытался приударить за мной в берлинском ночном клубе.

– Нет, – сказала я.

– Да ладно, брось ломаться…

– Нет.

– Перестань, детка.

– Решительно – нет.

– Перестань…

В баре стоял веселый шум, звучала хорошая музыка. Меня звали Кристиной, и я любила мохито, его – Йоханнесом, и он был под кайфом.

Он высунул язык и показал мне гвоздик, торчавший из розовой плоти.

– Молодой человек, – начала я. – Ровно через тридцать секунд у вас могут возникнуть серьезные неприятности.

Мое заявление, хотя и не было пустой угрозой, до Йоханнеса не дошло, и он продолжал крутить всеми частями своего тела, которые еще контролировал, и терся ими о высокий стул, занятый мной. Ему пока не хватало наглости или смелости потереться обо что-то живое, и он удовлетворялся мебелью. Какое-то мгновение я рассматривала возможность совершить немыслимое – схватить его за щеки и погрузить язык как можно глубже ему в глотку, наблюдая, что произойдет.

Однако слишком велика была вероятность, что от испуга он стиснет зубы, и показалось несправедливостью оставлять Кристину с распухшим языком и привкусом водки во рту.