Геннадий Ерофеев - Самый большой подонок

С перекошенным от омерзения лицом я снова попятился к топчану. Свешивающийся конец слепого червя был теперь толщиной с человеческую руку! Эта дрянь разбухала, увеличивалась в размерах, вырываясь из крана на свободу!

Качнувшись как маятник, скользкая гадина судорожно задышала невидимым ртом – так дышит вынырнувший на поверхность уставший ныряльщик.

Я не мог тронуться с места, не мог даже оторвать взгляд от дурно пахнущего гигантского глиста, а моя правая рука не желала хватать «спиттлер», хотя я не уставал мысленно повторять славное имя уникального пистолета, не раз и не два выручавшего меня в опасных ситуациях.

Хриплое дыхание лоснящейся от слизи гадины постепенно успокаивалось, становилось реже и глубже. На несколько секунд мокрая кишка приостановила качание маятника и неподвижно повисла перепендикулярно полу, словно собираясь с силами. Затем она испустила такое отвратительное протяжное кряхтение, что меня вывернуло наизнанку.

Медленно, с частыми остановками и даже с возвратом назад, кишка начала подниматься вверх, дрожа от напряжения и не переставая кряхтеть и стонать. Её потуги сопровождались мерзкими шипящими звуками – тварь то ли дышала, то ли испускала газы. Приподнявшись примерно на полметра над бортом ванны, живая кишка застыла в воздухе, слегка покачиваясь из стороны в сторону, будто приготовившаяся к нападению кобра.

У этой твари была голова!

Не-е-т, всё во мне противилось называть головой то, чем оканчивалась бледная, как корни огородных сорняков, кишка. Слово «голова» ассоциируется со словом «думать» – а что могло думать будто покрытое соплями утолщение, призванное «интеллектуально обслуживать» несколько десятков метров одноообразной, разбитой на повторяющие друг друга членики плоской кишки, какие сокровенные мысли могли проноситься сейчас в мягком сыром набалдашнике, венчавшем бесконечное омерзительное туловище?

Снова послышалось протяжно-шипящее «х-ххх-а» – и меня вытошнило на плиты пола, куда уже вываливались змеящиеся петли и кольца переполнившей ванну многометровой мрази. Сферическая, как у свиного цепня, головка (так называемый сколекс ) достигала у этой твари размеров крупного кулака, а формой напоминала головку опийного мака или… батисферу. Такая же шаровидная, с четырьмя тёмными глазками-иллюминаторами и шапочкой-люком на макушке-полюсе. Фланцы глазков-иллюминаторов были образованы бахромой, состоящей из плотно посаженных мелких крючков, чье прикосновение я, вероятно, и испытал на себе, когда нежился в ванне. Голова гадины плавно переходила в усеянную горизонтальными складками-морщинами шею, а дальше начиналось составленное из неисчислимого количества полупрозрачных члеников дурное, словно Кантовская бесконечность, липкое туловище…

Гигантский глист дёрнулся в сторону растекшейся по полу моей блевотины – так один человек чисто рефлекторно бросает взгляд на выплюнутые другим человеком остатки мяса, выковырянные из зубов после плотного обеда. Не успел я задуматься о способе питания гадины, как сколекс гигантского цепня вернулся в прежнее положение и подался ко мне. Всеми фибрами съёжившейся гуттаперчевой души я ощутил, как омерзительный глист недобро рассматривает, придирчиво и заинтересованно изучает меня пустыми, словно сгустки первозданной вселенской тьмы, глазами.

И тогда, выбрав паузу между следующими чередой рвотными спазмами, я что есть мочи закричал, призывая на помощь единственную верную защитницу, к которой в трудную минуту всегда обращается каждый нормальный человек, если он ещё не превратился в нелюдь:

– Мама!

Глава 6

Мой громкий крик больше подействовал на меня самого, нежели на глиста, своим бесстыдно оценивающим взглядом подавляющего мою волю. Приложив чудовищное усилие, я стряхнул оцепенение и опрометью бросился к двери.

И вовремя. Мокрая масса шевелящейся требухи, продолжавшей струиться из крана, растекалась по полу, грозя отрезать мне путь к отступлению.

Срывая ногти, я отодвинул задвижку и выскочил в полутёмный коридор. Я бежал куда глаза глядят, а с потолка, со стен – отовсюду обрушивались на меня неизвестно как проникающее сюда кряхтенье гигантского червя, усиленное металлическим коридорным эхом. На развилке ноги инстинктивно повернули в галерею, ведущую к пыточному бункеру. Но и здесь обнажённым слуховым нервам не было спасения от производимого червём шума.

И тогда я прекратил бессмысленные попытки убежать от себя, перешёл на шаг и тупо побрёл по коридору, держась его середины. Через некоторое время заметил, что бреду в полнейшей тишине.

Проходя мимо одной двери, я ощутил дуновение невидимого сквознячка. Он дул мне навстречу и за считанные секунды достиг ураганной силы, совершенно затормозив продвижение. Он явно гнал меня назад, ярился, гневался за моё тупое упрямство, раздражаясь всё больше и больше. Но поворачивать оглобли мне не хотелось. Прикрывая глаза от колкой, словно ворсинки стеклянной ваты, чёрной пыли, которой яростно стегал меня этот странный «самум», я топтался на месте.

И тут из-за угла навстречу первому ветру вынырнул второй. Какое-то время ветры боролись друг с другом, затем их мощный встречный напор вызвал к жизни миниатюрный чёрный смерч, закруживший меня волчком. Почти вслепую я нашарил ручку ближайшей двери и укрылся за ней. Миновав пустой предбанник, отворил тяжёлую металлическую створку и неуверенно переступил порог.

Сердце ёкнуло – я обнаружил себя стоящим на бетонном полу пыточного бункера дёртиков. Нет, меня занесло сюда не случайно: меня заставили прийти именно сюда. Кому же и зачем понадобилось, чтобы я прошлёпал рифлёными свиноколами по своей старой блевотине? У меня в голове уже забрезжила смутная догадка – первая перемена блюд, поданная на дегустацию разуму из подвальной кухни подсознания. Покамест на щербатой тарелочке сиротливо возлежал тривиальный плоский блин. Даст Бог, со временем он превратится в пышный пирог полного знания, украшенный затейливыми виньетками гармонических нюансов. А может, и не превратится. Как говорится в одной старинной поговорке, ответ знает только ветер…

Год с небольшим назад я наблюдал здесь казнь Чмыря. Сейчас мне было неприятно вспоминать, как я расстреливал его палачей. А делал я это исподтишка, спрятавшись за дырчатым люком воздуховода, не рискнув выйти с дёртиками на открытый бой. Это произошло будто вчера – настолько живы были воспоминания.