Геннадий Ерофеев - Самый большой подонок

3. Третья пощёчина от Вомб

Ещё одна предоставленная матушкой Вомб передышка, ещё несколько проведённых наедине с тьмою межвременья минут (?) – и меня повели на последнюю очную ставку с Волькой Кочновым. Вомб не ошиблась и на этот раз, безжалостно протащив меня по отрезку жизни, отмеченному трагической развязкой в судьбе моего приятеля и выбранному мистической женщиной в качестве ударной концовки, призванной эффектно завершить драматический экскурс в прошлое.

Я уже догадался, что предстоит прочувствовать и увидеть, когда отстранённым сознанием и взглядом вчуже наблюдал за самим собой, вышагивающим по сочной траве под пронзительным июньским солнцем, висевшим в совершенно безоблачном, как нельзя лучше подходящем для полётов небе. Раздвоённое восприятие вскоре исчезло, и по прихоти матушки Вомб я, словно на эшафот, вновь забрался на затравевший бруствер, окаймлявший учебный лётный центр Департамента. Внизу, как в неглубокой тарелке, лежали недоеденными кусочками приземистые служебные здания старинного грунтового аэродрома. Здесь нам, стажёрам некоторых подразделений ДБ, прививали простейшие навыки пилотирования, заставляя летать на примитивных реактивных машинах. Большинству из нас впоследствии так и не довелось встретиться с этими слишком шумными и, по нашим понятиям, не очень надёжными летающими ящерами. Однако такие «ретроспективные» полёты прекрасно вырабатывали реакцию и закаляли мышцы и кости в естественных перегрузках.

Аэродром был древним как цивилизация. Его построили не слишком далеко от города, не предполагая, что урбанистские щупальца когда-нибудь дотянутся сюда. Прошли годы, и хрипящий насквозь прокуренными лёгкими город добрался-таки до этого райского местечка. Ещё чуть-чуть – и он подмял бы под себя зелёный островок лётного поля, отравленная протоплазма расползающегося во все стороны мегаполиса неизбежно поглотила бы наш уютный аэродром, и даже всесильному ДБ пришлось бы переносить один из своих загородных «институтов» к чёрту на кулички. Но город споткнулся о канал, к которому примыкал аэродром, и вот уже несколько лет не решался форсировать водную преграду, чтобы с отвоёванного плацдарма продолжить дальнейшее наступление на природу. А пока грохочущий мегаполис накапливал силы для решающего броска. На невысоком, но крутом берегу выстроились угрожающей тевтонской «свиньёй» мрачные здания, среди которых выделялся высоченный небоскрёб, сверкающий в лучах июньского солнца, словно хвастающийся надраенными доспехами беспощадный рыцарь, приведший огромное урбанистическое войско для сокрушения последнего рубежа матушки Природы.

Стоя на вершине бруствера, я вдыхал чудесные медвяные ароматы полевых цветов, периодически перебиваемые смрадом красноватой гари от взлетающих на форсаже самолетов, сносимой в мою сторону ласковым летним ветерком. Иллюзия реальности или реальность иллюзии, воссозданной матушкой Вомб, была полной, безупречной.

Пилотировать грохочущие летающие гробы мы не любили, тем более плохо разбирались в их устройстве и материальной части. Кто-то из стажёров шутливо называл реактивные полёты «обременительной забавой».

Годам к восемнадцати-двадцати наши с Воликом Кочновым пути-дороги разошлись, и он перестал входить в число моих приятелей. И вдруг судьба-индейка вновь свела нас, причем свела под крышей Департамента. Правда, мы оказались в разных отделах и почти не виделись друг с другом. Но список на реактивные полёты был общим для всех стажёров, и нам с Волькой по удивительной иронии судьбы выпало упражняться на одном и том же самолёте.

В тот день мы летали без инструктора. Выполнив несложное упражнение, я посадил машину и в радужном настроении присоединился к группе уже отстрелявшихся стажёров, отдыхавших в стороне от взлетно-посадочной полосы (ВПП) на пышной и сочной июньской травке. Некоторые втихую покуривали, другие перекидывались в картишки, третьи сражались на тесном поле карманных шахмат, четвёртые занимались праздной болтовнёй, пятые молча лежали, жуя травинки – словом, каждый развлекался, как умел.

Я присоединился к весёлой компании, скучковавшейся вокруг неподражаемого Матюши Пепельн о го. Здесь дискутировался в основном животрепещущий вопрос о технических характеристиках и потенциальном моторесурсе новой аэродромной буфетчицы, которую никому из стажёров пока не довелось таранить в ближнем бою, ограничиваясь лишь полётами на параллельных курсах.

Тем временем Волик забрался в самолёт, пилотское кресло которого ещё хранило тепло моей, тогда худой, задницы, и поднял машину в воздух. На форсаже он взмыл в небо почти вертикально и, набрав необходимую высоту, приступил к выполнению простенького полётного задания. Он летал значительно лучше остальных и в отличие от большинства по-настоящему увлёкся грубо ревущими опасными машинами. Сегодняшними полётами заканчивался лётный сезон, затем нам предстояло уйти в отпуска. Со свойственным чемоданному настроению нетерпением мы ожидали окончания полётов.

Внезапно я подскочил как ужаленный. С самолётом творилось неладное. Картишки и сигареты были отброшены, все взоры обратились к судорожно дергающейся машине Волика, как бы в стремлении поддержать в небе вышедший из-под контроля летательный аппарат. Все невольно подумали, что Волька не катапультируется из-за того, что под ним лежит этот чёртов город с многомиллионным населением. Типичная, банальная ситуация, известная по рассказам очевидцев, книгам, фильмам и прочая и прочая – ситуация, давным-давно ставшая ёрнической пародией на самоё себя. Правда, когда это наблюдаешь собственными широко раскрытыми глазами, когда контур самолёта предельно чётко вырисован на идеальной синеве бездонного лазурного неба, и вдобавок осознаёшь, что всего несколько минут назад именно ты сидел в этой самой машине, лишь по счастливой случайности не взбрыкнувшей и милостиво разрешившей благополучно приземлить её, происходящее начинает восприниматься трагедией вселенского масштаба.

Наверное, Волик хотел спасти жителей города. Он потерял время, пытаясь отвернуть самолёт. Теперь ревущий зверь уходил в сторону от более страшного, чем он сам, урбанистического хищника. Казалось, пришла пора катапультироваться, но либо с Волькой что-то случилось, либо из беспорядочно кувыркающегося самолёта невозможно было прыгать. Тревожное ожидание затягивалось. Мы переглянулись с Матюшей Пепельн ы м, и наши глаза честно сказали друг другу: