Рина Грант - Астронавты. Отвергнутые космосом

«Голландец» вышел на орбиту, и шум моторов стих. Включилась гравитация. Вплыли в сознание тихие разговоры на мостике. Йос засмеялся. Как он может смеяться?

На кресле Бой-Бабы замигал огонечек. Мостик требует кофе. Она вздохнула и отстегнулась. Здесь ей никто не даст забыть ее место.

Когда Бой-Баба поднялась по трапу с подносом, на мостике стояла натянутая тишина. Майер сидел в запасном кресле, не глядя ни на кого. На капитанском месте хмуро сидел Кок, уставившись на панель управления. Капитанское кресло казалось выше, чем обычно: Кок уже успел отрегулировать под собственный рост. Йос стоял возле иллюминатора, засунув руки в карманы, и смотрел на блистающий бок планеты над головой.

Бой-Баба вошла и стала разносить им кофе. Майер не поднял головы, не посмотрел на нее. Сомкнувшиеся вокруг стаканчика морщинистые пальцы источали ледяной холод.

Йос тоже ее не заметил. Он всматривался в поверхность планеты.

– Вот он, смотрите, – негромко произнес он, указывая пальцем. Питер поднял голову от экрана. Бой-Баба не удержалась и тоже посмотрела.

Далеко на каменистом плато оставленной планеты Троянец устремил к залитому солнцем небу свой километровый гребешок. Его можно было различить даже отсюда: малюсенькая изогнутая тень поперек ледниковых разломов.

Йос вздохнул:

– Сердце кровью обливается его там оставлять. Когда так не хватает кораблей…

Планета медленно поворачивалась в иллюминаторе. Сейчас и Троянец скроется из виду. Штурман ударил кулаком по метровому огнеупорному стеклу:

– Ну до чего несправедливо, а?! Почему им – все: и планета, и Троянец, и живут на всем готовом? А тут паришься всю жизнь в этой жестянке, и никто даже не оценит!

Йос оседлал любимого конька. О несправедливости он мог говорить часами, особенно после того, как лет десять назад капитан Тео Майер полез качать права перед дирекцией Общества Соцразвития. Их обращение с поселенцами ему, видите ли, не понравилось. Тогда и сняли нынешнюю команду «Голландца» с Троянца и перебросили на ближние рейсы между базами. А дружба между Майером и Йосом дала трещину. Служить на земных аналоговых кораблях было далеко не так почетно, но Майер этого, казалось, не понимал. Их капитан был напрочь лишен честолюбия: как и Бой-Бабе, Тео Майеру неважно было, на чем выйти в космос, лишь бы видеть в иллюминаторе звезды.

Но даже среди аналоговых развалюх их «Летучий голландец» уже отжил свой век: оборудование еле тянуло, проводка пятидесятилетней давности, обшивка вот-вот поедет по сварочным швам. Один Майер за него держался. Благодаря ему корабль держали на коротких, в год-полтора, рейсах между базами и Сумитрой: доставка-поставка, почтовые сообщения. Но вот сейчас капитан уйдет на пенсию, и «Голландца» тут же отправят на кладбище кораблей.

Казалось, Йос думал о том же. Он повернулся к капитану, но ничего не сказал. Только вздохнул.

Зато заговорил Питер:

– Йос, послушай… Тебе не кажется, что мы все погорячились? – Он повернулся к бортинженеру Коку. – Кокки, разве не так? Просто мы все устали, перенервничали… но Тео – наш капитан. Разве не так?

Кок мрачно кивнул. Исподлобья посмотрел на Майера и бочком начал вылезать из кресла.

– Тео, – сказал он. – Ты это… не обижайся. Просто не было у нас другого способа тебя убедить…

Капитан не ответил. Он смотрел в другую сторону. Кок повысил голос:

– Тео, послушай же! Я сознаю свою ошибку. Я не имел права так с тобой разговаривать. Но ты же сам…

Майер в своем кресле еле заметно махнул рукой. Кок подождал, но капитан молчал. Тогда бортинженер заговорил опять:

– Ты знаешь, как я на все это смотрю – на поселенцев на этих, наркоманов несчастных, на базы эти проклятые. Поделом чума их поражает одну за другой. Но, – он размашистым шагом пересек отсек и встал перед креслом Майера, – ты мне капитан. И нам всем. – Кок оглядел остальных. – Правда, ребята?

Питер кивнул.

– Я никогда не пойду против нашего Майера, – хрипло сказал он.

В стороне от них Йос прирос к месту, недоверчиво переводя взгляд с одного на другого. Костлявая рука штурмана смяла пустой пластиковый стаканчик, но Йос тут же овладел собой. Бой-Баба никогда раньше не видела, чтобы человек мог так быстро скрыть свои чувства.

Йос широкими шагами пересек мостик и протянул капитану длинную жилистую руку.

– Майер, прости, – сказал он, глядя капитану в глаза. – Я раскаиваюсь в том, что произошло. Я все понимаю… Я не прошу, чтобы ты все забыл, но…

Голос штурмана упал. Он опустил голову.

– Майер, пожалуйста, будь нашим капитаном. Будто ничего не было. Ведь мы раскаиваемся, – посмотрел веско на остальных, – правда, ребята?

«Ребята» горячо поддакнули.

Майер посмотрел на протянутую ему руку. Поднял глаза на Йоса. Тот стоял перед ним, понурив голову. Ждал.

Медленно капитан протянул руку.

Питер с Коком зааплодировали. Капитан поднялся и обнял Йоса. Затем отстранил и всмотрелся в маленькие, глубоко посаженные глаза штурмана.

– Не горюй, – сказал капитан Йосу. – Будет и у тебя Троянец.

Тот вздохнул. Кок спешно вылез из капитанского кресла и нажал кнопку, восстанавливая габариты Майера. Бой-Баба попятилась к выходу – и налетела железной спиной на кого-то. Обернулась.

Позади нее согнулся, тряся отдавленной ногой, инспектор – этот, как его, Электрий. От него разило дорогим одеколоном. За гримасой боли инспектор пытался спрятать разлитое по его гладковыбритому лицу торжество.

Люди внутри Троянца почувствовали вибрацию взлетающего корабля и подняли головы. Паутинные завесы высоко под сводами зала трепетали. Мягкий, пружинящий пол под ногами на мгновение замер и разошелся волной. Вода в бутылках и стаканах закачалась, выплескиваясь на подстеленные тряпки.

Несколько уже готовых к выходу человек в гермокостюмах кое-как поднялись на ноги и, придерживая друг друга, потащились к выходу. Все смотрели им вслед, выжидая.

Полуседая умирающая Мойра куталась в одеяло. Она сидела на коленях, одна в своем с мужем углу, под безмолвными, осуждающими взглядами соседей. В горле у нее саднило – и от болезни, и от криков. Казалось, Мойра только что пыталась поднять остальных, заставить помочь тяжелобольным. Уверяла всех, что «началась эвакуация», что астронавты «сейчас вернутся и всех-всех заберут».

Она ниже опустила голову, встряхнула лохмами, чтоб упали ей на лицо, чтоб никто не видел ее глаз. Ее обманывали часто, но никогда еще она не обманывала других. Грудь ей жгло – и от стыда, и от болезни.

Ушедшие наконец вернулись, качая головами. По толпе пронесся вздох. Чей-то голос тоненько заныл и тут же смолк, оборванный ударом кулака. Остальные сидели, глядя перед собой, и молчали. Никто не смотрел на Мойру – а некоторые специально подвинулись так, чтобы сесть к ней спиной. Она ничего не сказала.