Олег Пелипейченко - Искушение чародея (сборник)

Когда Алисе дали слово – она еле сдерживалась. Она почти забыла, где она, и кто она, и что она должна говорить.

– Вы не сенаторы! – крикнула она, и звонкий девичий голос зазвенел по громадному – наверное, с Луну величиной – залу. – Вы не сенаторы, вы погрязли в бумагах, вы перебираете бумаги, вы отгородились бумажной стеной от своей Республики. Вы сами превратились в бумаги, и вас самих перебирают, как бумажный ворох, тасуют, как карты, – кричала Алиса. – Да. Вы всего-навсего колода карт!

Со всех сторон слышались возмущенные возгласы, вопли, кряхтение и сопение. Сразу с нескольких трибун поднялись Сенаторы, чтобы выразить протест. В Алису бросали комки бумаги – они летели прямо на нее. Алиса вскинула руки, чтобы закрыться, – и налетевший ветер швырнул бумаги ей в лицо, как сухие осенние листья.

Нет, это и были сухие осенние листья.

Алиса оглянулась – она стояла в родном парке у Речного вокзала, и ветер, играя, швырял ей в лицо пригоршни разноцветных листьев. Она оглянулась еще раз, убедиться, что это не сон.

Не сон. Нет, не сон. Вон, через дорогу, ее дом.

– Я дома, – прошептала она. И, не сдерживаясь уже, на бегу в голос закричала: – Папа, мама, я дома!

Пиная палую листву, Алиса подбежала к подъезду, взлетела по лестнице, затрезвонила в дверь. Потом, не в силах ждать, забарабанила кулаками.

Соседняя дверь открылась на длину цепочки, выглянула аккуратная старушка:

– Ты чего тут?

– Я же дома! – радостно крикнула девушка. – Я вернулась!

– Никак Алиска, – всплеснула руками старушка. Живая?

– Да!

– Вот отец-то обрадуется, как придет. Сейчас, скоро должен быть уже, подожди.

– А вы наша новая соседка? – спросила Алиса. Она ну совершенно не помнила этой милой женщины.

Та неодобрительно проворчала что-то и захлопнула дверь.

Алиса хмыкнула, пожала плечами. Села на подоконник и, болтая ногами, стала ждать отца.

А вот и знакомые с детства шаги внизу на лестнице. Только медленнее, тяжелее.

«Папа за меня волновался» – вздохнула Алиса.

Действительно, профессор Селезнев выглядел совсем не так, каким она его помнила. Поседел, как-то сник. Не оглядываясь по сторонам, прошел к двери, зазвенел ключами.

– Папа, – шепнула Алиса. И, не дожидаясь ответа, спрыгнула с подоконника: – Папа!!!

Профессор выронил ключи, обернулся:

– Алиса! Девочка моя, правда ты?

– Правда, папа. Я, – она бросилась отцу на шею.

– Наконец-то. Я знал, – бормотал отец, – я верил, всегда верил, что ты вернешься, вот такая, живая, здоровая, веселая, что бы ни говорили.

Алиса быстро наклонилась, подняла ключи, открыла дверь:

– Веселиться-то, – вздохнула, – особых поводов нет. Экспедиция сорвана, Капитан погиб.

– Алиса? – строго смотрит на нее профессор. – Давай зайдем внутрь и поговорим, хорошо?

– Конечно, папа, – щебечет девушка, спиной вперед проходит в квартиру, любуется дорогим отцовским лицом. – Конечно, как скажешь. Как вы тут? Как мама? Как…

– Алиса, – отец с трудом переступает порог, хватается за сердце, бледнеет. – Алиса, мама умерла, когда тебе было три года. Как ты думаешь, как она?

Алиса замолкает на полуслове, пытается вдохнуть – не получается.

Еле выдавливает из себя:

– Как это? Как умерла? Отчего?

– Если ты забыла, – с треском захлопывает дверь профессор, – она умерла от того, что я не смог спасти ее. Не смог вовремя достать лекарство: связи связями, а деньги деньгами. Я совершенно не вижу… Алиса? Подожди, я сейчас, сейчас накапаю нам, подожди.

Алиса сползает по стене, в глазах темно, на душе камень размером с гору Килиманджаро. Пока отец гремит на кухне стаканами, разливая корвалол, она тихо шепчет:

– Мама! Мамочка! Как такое может быть?

Берет дрожащей рукой из отцовской руки стакан, стучит зубами о край:

– Папа, сколько меня не было?

– Ты ушла из дома три месяца назад, девочка моя. Я думал, что навсегда потерял и тебя.

– Скажи, папа, как такое может быть, чтобы в середине двадцать первого века кто-то на Земле умер от того, что не было лекарства?

Профессор Селезнев тяжело охает, садится рядом с Алисой прямо на давно не мытый пол:

– Вот так, знаешь ли, бывает. Сплошь и рядом.

Алиса упрямо мотает головой, ей в голову приходит шальная мысль:

– Подожди. Давай сначала. Ты точно мой папа, профессор биологии Селезнев, директор Московского космозоопарка?

– Хм, – трет подбородок отец. – Все сходится. Кроме «Космо-». «Космо» – это торговый центр на проспекте Мира, но при чем тут…

– Стоп, – поднимает руку Алиса. – Еще не все. Ты уверен, что я – Алиса Селезнева, твоя дочка?

– Я? – вздыхает профессор. – Я-то уверен.

Ерошит густо-русые Алисины волосы.

– Что на тебя нашло, скажи мне? Ты нездорова? Где ты была все это время?

– Если все так, как ты говоришь, то ты мне не поверишь.

– Поверю, – честно смотрит ей в глаза отец. – По крайней мере, постараюсь поверить.

– Ну тогда слушай, – просто говорит Алиса.

И прямо в прихожей – знакомой и незнакомой одновременно – вываливает на несчастного профессора сначала все о Второй Межгалактической экспедиции, а потом всю свою историю, все, что помнила о себе с трехлетнего возраста – и до текущего дня.

Профессор слушает очень внимательно. Иногда снимает очки, протирает уголком галстука – и снова надевает. Несколько раз встает, прохаживается туда-сюда по прихожей, снова садится на грязный пол.

При словах «Кролик Питер» – уходит в комнату, возвращается с клеткой. В клетке мирно спит маленький белый кролик, рядом блюдечко с оранжевой массой.

– Морковное варенье, – уточняет Селезнев-старший. – Вредно ему, конечно, но я немножко, очень уж любит.

Когда Алиса заканчивает рассказ, отец и дочь поднимаются, молча идут на кухню. Профессор в молчании заваривает крепчайший чай. Садятся, смотрят друг на друга.

– Я – сумасшедшая, да? – первой не выдерживает Алиса.

– Я воздержался бы от столь категоричных суждений, – поправляет очки отец. – Но многое свидетельствует в пользу этой гипотезы.

В глазах Алисы ужас.

– Много, но не все, – продолжает отец. – Во-первых, редко какой сумасшедший способен создать такой мир, как твой, логичный, выверенный, тщательно продуманный.

– И на том спасибо, – хмыкает дочь.

– Не перебивай. А во-вторых: во-вторых, вот! – и профессор жестом фокусника хватает дочь за правую руку и поворачивает ее запястьем кверху. – Видишь?

– Нет, – честно признается девушка. – Рука и рука, что с ней?

– Вот и я не вижу. А полгода назад ты сделала себе татуировку – череп и какая-то непонятная надпись. За три месяца татуировку так не сведешь.

– Ради Галактики, зачем мне татуировка?

– Я не знаю, – пожимает плечами профессор. – Ты же делала, тебе виднее.