Екатерина Белецкая - Звездный колокол

На запах.

Пряный, сладкий, очень необычный – чем-то похоже на запах сухой листвы, меда (знакомая нота, но это лучше не трогать), вереска, солнца. Летняя степь на закате пахнет немного похоже…

– А кто тебя заставляет – так?.. – Кажется, он опешил. – Да. Реально псих. Ты сколько этим не занимался, гермо?

– Сорок один год.

– Ох и ни фига себе! – В голосе – неподдельное восхищение. – Мне семи хватило, чтобы все к чертям завалить. Прикинь, ни одного теста не прошел, вообще. – Боевик засмеялся. – Давай обратно, а? Жопой в луже, оно, конечно, охренеть как весело, но чего-то мокро.

– Что ты сказал про тесты? – Вроде бы стало чуть полегче.

– Сейчас сообразим, чего можно сделать. – Снова смех, уже покровительственный. – Не в первый раз. Сука Огден, чего удумал! Я ему не лабораторная зверушка, чтобы меня спаривать с кем попало.

– Я тоже. – Боль действительно успокаивалась. – Ладно, пошли. И надо рыжего вызвать…

– Напарника, что ли?

– Ну да.

Все еще больно. Пришлось опереться на протянутую руку, чтобы встать. Может, и впрямь что-то отбил? Но – уже спокойнее. На порядок спокойнее. Почему было сразу не сказать, что трогать не собираешься? Или… собирался, но раздумал?

Ну и день. Кошмарный день. Лучше бы его не было.

Начало, впрочем, было не самое плохое…

– Ты кто? Ты твоя мать или ее дочь? – Ит строго посмотрел на сидевшую напротив Маден и прищурился.

– Пап, ну не смешно это сейчас, – недовольно проговорила она. – Рыжий! Ит опять издевается!.. Пап, перестань, правда. Пузо же, ну чего ты… какая мама…

– Ты сидишь за столом и пуза не видно, – справедливо возразил Ит. – А вообще ты стала похожа на букву «я» из русского алфавита, ты в курсе?

– В курсе, Рыжий уже сказал. – Маден улыбнулась.

– Всегда он первым успевает, – проворчал Ит.

– Не всегда, – возразила Маден. – А вам точно нужно уходить?

Ит ждал этого вопроса. И в который раз удивился ее долготерпению: десять дней она держалась, ничего не спрашивая, а они в это время собирали снаряжение, ездили на стрельбы, на тренировки с чужой боевой группой, заканчивали в очередной раз переподготовку. Она все это видела. Вернее, они все это видели, все трое, вся эта странная семья. Семья их дочери. Видели – и молчали.

Но она все-таки не выдержала, сдалась.

– Надо, котенок. Действительно, надо. Поверь…

– Я не могу поверить, пап. – В травянисто-зеленых глазах Маден он сейчас видел то, что никогда, ни одного раза в жизни не появлялось в глазах ее матери, их жены. Орбели так смотреть не умела…

– Почему? – Ит посерьезнел. Сел ровнее, положил перед собой руки. Разговор предстоял неприятный, и он внутренне напрягся, собрался.

Дочь молча смотрела на него – с такой печалью, что сердце защемило.

Слабенькое осеннее утреннее солнце освещало кухню; через раздвинутые шторы в небольшое окно падали на пол прозрачные тонкие лучи, и за спиной Маден было сейчас бесконечное, линялое, словно бы выцветшее небо. Светло-рыжие волосы Маден, подсвеченные этим солнцем, сияли, словно нимб, и ему в который раз уже показалось, что она, их самая любимая на свете девочка, – святая… впрочем, наверное, так оно и было. Потому что не бывает не у святых – этой печали и боли в глазах, и таких тоненьких рук, и полупрозрачных пальчиков, и… какая же я скотина, с раскаянием думал Ит, так обидел свою девочку, так обидел, и ведь еще ни слова не сказал и уже обидел, и, не дай Всевышний, она сейчас расплачется, и…

– Потому, что вы – добрые, – убежденно ответила Маден. – Пап, я же знаю. Я вижу. Вам не нужно… так.

– Может быть, – беззвучно ответил Ит. – Но иначе невозможно. Ты ведь это тоже видишь.

Она кивнула, чуть слышно всхлипнула.

– И это из-за мамы, – обреченно сказала она.

– Отчасти, – успокоил ее Ит. – Всего лишь отчасти. Мама…

– Ит, не говори, что мама ни при чем, – попросила Маден. – Потому что это будет неправда. Она – при чем. Еще как при чем. И чем дальше, тем все хуже. Я… пап, я не могу больше жить на фронте. Особенно сейчас.

– Тебе надо жить твоей жизнью. Нормальной жизнью.

– Которая нормальная для таких, как я? – горько спросила она.

– Да, – кивнул Ит. – Нормальной – для твоей семьи. Мама этого понимать не хочет. Мы с Рыжим – понимаем.

Скрипач, стоявший все это время молча в дверном проеме, согласно кивнул. Подошел к дочери, погладил по волосам. Она тут же доверчиво к нему прильнула, и улыбнулась сквозь подступающие слезы – совсем как в детстве. Рыжий тоже улыбнулся, щелкнул ее по носу.

– Мы не такие плохие, как говорит мама, – шепнул он. – Все она врет. Ну, или почти все. Ну, треть. Четверть. Одну десятую. Сотую. Но на сотую мы почти что хорошие, правда-правда.

Сел рядом с ней, и она ткнулась носом ему под мышку. Все-таки расплакалась. Как же ей тяжело, бедной. Сердце защемило еще сильнее…

– Син, – позвал Ит тихонько. – Ну не надо. Ты родишь, мама уедет, и все потихоньку наладится.

– Мама уедет, но вы… – Она все еще всхлипывала. – Почему вам не остаться? Ну почему…

– Малыш, мы год ждали допуска. – Скрипач отвел взгляд. – Именно этого допуска, ты же знаешь.

Она кивнула, всхлипнула.

– Син, все будет хорошо, – заверил Ит, стараясь, чтобы голос звучал бодро. Получилось плохо, да и обмануть дочь не представлялось возможным – при ее способностях любой обман был просто смешон.

– Нет, пап, не будет. – Она отрицательно покачала головой.

– Будет, – упрямо возразил Ит.

– Если вас убьют…

– Ну, во-первых, это не так просто сделать, – рассудительно начал Скрипач. – Во-вторых, в наши планы это не входит. А в-третьих…

– Рыжий, вы не вернетесь домой. – В голосе Маден была сейчас обреченная уверенность. – Что бы ни случилось, вы все равно не вернетесь домой. И… Из-за нас… тоже…

– С чего ты это взяла? – удивился Скрипач.

– С того, что я вижу тот крест, который вы на себе поставили. – Она порывисто вздохнула. – Ведь вы… вы не такие… вы должны быть… но…

– Если бы мы были «не такие», у нас не было бы тебя, – упрекнул ее Ит. – И Фэба не было бы. Вот нам захотелось, и мы выбрали, чтобы было так, как сейчас. Нет никакого креста, котенок. И домой мы вернемся, может, не насовсем, ты права, но вернемся.

– А если тут будут экипажи? – с горьким вызовом спросила она.

– Им придется кормить птиц, – пожал плечами Скрипач. – Впрочем, ты и сама справляешься неплохо…

Маден родилась потомственной Встречающей, второй в колене после умершего сорок один год назад Фэба, – это выяснилось, когда в возрасте трех лет она впервые в жизни увидела Сэфес. Ит и Скрипач замечали что-то необычное и раньше, но Орбели этого необычного видеть категорически не хотела. Она желала для своего ребенка другой судьбы, и все последующие годы их совместной жизни превратились в войну за эту самую судьбу. Сначала – в едва заметную, но после…