Виктор Федоров - Весенний ветер

— Вечер добрый!

— Добрый вечер, Харитоныч! — почти хором ответили приветливо телефонисты и засуетились, уступая ему место возле печки.

— Присаживайся.

Довольный оказанным ему вниманием, Харитоныч улыбнулся.

— Рассиживаться недосуг. Я за пополнением к вам.

— Что ж у вас там никого помоложе нет?

— А я, что ли, старик? — Харитоныч молодцевато расправил плечи. — Порядок у нас такой: в чей расчет пополнение, тому и забота. Сержант прихворнул малость, меня и послали. — И, погладив ладонью усы, продолжал: — Все бы не беда, если бы людей побольше присылали. А то расчеты у нас неполные. В нашем и подносчик один, и заряжающего на днях в госпиталь проводили.

Харитоныч окинул Чугуева изучающим взглядом. Вид у того был неказистый: темно-синие обмотки и черные ботинки номера на три больше положенного размера, отчего носки у них, как у лыж, загнулись вверх, шинель висела мешком, шапка-ушанка поминутно сползала на глаза и целиком закрывала уши.

Харитоныч вздохнул:

— Н-да, дела, леший дери, — и, шагнув к Чугуеву, протянул руку: — Давай знакомиться. Огородников моя фамилия. А по батьке — Семен Харытоныч.

Рука у него была сильная, мускулистая.

Скрутив на дорогу по папироске, они вышли из землянки и пошли узкой тропкой: Харитоныч впереди, Чугуев следом. Вокруг них теснились высокие толстые сосны. Пыля снегом, с присвистом шумел в шапках деревьев ветер. Изредка, когда солдаты проходили просеки, ветер налетал с силой, неприятно студил лицо.

Узнав, что Чугуев из деревни, Харитоныч всю дорогу расспрашивал, как там живут, потом задумчиво заключил:

— Значит, туго, говоришь? Ясно: бабы одни да ребятня. Спрос с них не такой, как с мужика, — и пояснил: — Я тоже сельский. Под Омском наш колхоз. До войны-то жизнь налаживаться стала, а война все спутала, леший ее дери. Плохо сейчас живут. Хлеб с мякиной едят и того не вдоволь. Работают с темна до темна. И нельзя иначе. Моя старуха тоже в колхозе работает. На людях-то все не так маятно. А то ведь одна она живет, как былинка.

— Что ж, у вас и детей нет? — спросил Чугуев.

Харитоныч насупился и долго молчал, о чем-то раздумывая. Потом сказал:

— Сын у меня был… Под Курском убили…

Харитоныч опять умолк. Чугуеву стало неловко. Он понял, что задал ненужный вопрос, что тронул больную, никогда не заживающую рану в сердце этого пожилого солдата. Он поспешил переменить тему разговора и стал расспрашивать о второй батарее. Но остаток пути Харитоныч разговаривал неохотно.

Они вышли на дорогу и вдруг раздался окрик:

— Стой! Кто идет?

Чугуев вздрогнул от неожиданности. Его спутник отозвался:

— Харитоныч с пополнением.

Только теперь Чугуев заметил, что стоят они возле шлагбаума, за которым видны горбы землянок и нацеленные в ночное небо стволы орудий. «Как все просто», — подумал Чугуев.

Харитоныч, будто угадав его мысли, сказал:

— Месяц назад у нас тут были дела, леший дери. А как фронт ушел вперед — спокойно стало. Так изредка пошумим. Да скоро авиаторов ближе к фронту перекинут и нас туда же. Прикрываем мы их.

Четыре 85-миллиметровые пушки, крупнокалиберный пулемет и приборы размещались в окопах на широкой поляне. Батарея несла оперативное дежурство, и солдаты по восемь часов сряду каждые сутки находились подле орудий. Чугуева определили в четвертый расчет. Расчет, как и другие, жил в землянке. Она была небольшой, с маленьким окошком, через которое виднелся лишь крохотный кусочек неба. Спали на нарах вповалку: крайним от окна — командир орудия сержант Щеглов, кряжистый, черный, как цыган, молдаванин. Заместителем командира был Харитоныч. Он значился в расчете первым наводчиком.

Харитоныч — очень непоседливый человек — всегда был чем-то занят. Если не дежурил возле пушки, уходил на кухню колоть дрова, хотя никто его об этом и не просил. Или шел счищать с крыльца снег, или латал обмундирование — свое, чужое, или чинил обувь. Часто после дежурства солдаты возвращались в землянку усталые, продрогшие. В такие минуты особенно хотелось побыстрее добраться к нарам и завалиться спать. Так многие и делали. А Харитоныч, как всегда, находил себе какую-нибудь работу и, если ему предлагали отдохнуть, досадливо отмахивался.

В первые же дни Чугуев, как человек на батарее новый, заметил, что Огородникова все зовут по отчеству — Харитоныч. И не только потому, что по возрасту он был старше других, а было в этом человеке что-то привлекательное, располагающее людей к себе. Каждый в расчете считал своим долгом услышанной новостью поделиться обязательно с ним, полученное письмо прочесть Харитонычу. Даже Щеглов — парень самолюбивый и упрямый — внимал советам Харитоныча. А сам Харитоныч относился к людям как-то по-особому чутко, заботливо, и было в этом что-то отцовское.

Особенно Чугуева удивил один случай. От их расчета ночью заступал дежурить к шлагбауму подносчик Пилеев. Чугуев услышал, как одновременно вместе с Пилеевым проснулся Харитоныч.

— Костя, портянки-то у тебя просохли? — шепотом спросил Харитоныч. — Ты мои намотай. Они возле печки нагрелись. И телогреечку под шинель надень.

«Заботливый какой! — подумал Чугуев. — Наверное, с Пилеевым неразлучные друзья».

Но вскоре на посту пришлось стоять и Чугуеву. Он в ту ночь очень озяб и, когда вернулся в землянку, в спешке бросил у нар портянки и заснеженные валенки. Он даже не успел уснуть, как поднялся Харитоныч. Он засветил спичку, и Чугуев услышал его сердитый шепот:

— Вот леший его дери! Все разбросал. — Харитоныч повесил портянки, стряхнул с чугуевских валенок снег, положил их возле печки.

Утром Харитоныч журил молодого солдата:

— Что ж ты, мил человек, себя не бережешь? Пришел с поста, все разбросал, а потом в сыром и холодном опять на пост? Не дело это, Ваня. О себе человек тоже должен думать. Или няньку ждешь? Молодой, а ленивый. Стыдно!

Чугуев не перечил. Ему действительно стало стыдно.

Постепенно Харитоныч занимал в жизни Чугуева особое место. Он охотно и подолгу учил его работать на пушке, помогал освоить все премудрости заряжающего, на должность которого Чугуев был назначен. Но и доставалось Чугуеву от него чаще, чем от командира. Журил он и за плохо подшитый подворотничок, и за грязный котелок или карабин, и за многое другое, что на первый взгляд казалось мелочью, хотя из таких «мелочей» и складывалась тяжелая солдатская жизнь и служба.

Март обильно порошил снегом, но уже чувствовалось дыхание весны. В лесу нет-нет да и защебечет ранняя птица. В эти дни зенитчики снялись с позиции и несколько суток колесили по дорогам к границе Восточной Пруссии. Наконец остановились.

Место, где они готовили новую позицию, было покрыто мелкой ольхой, за кустарником длинным клином растянулась березовая роща, а за ней — наш аэродром. Самолеты, когда улетали на задание, проносились над батареей. Фронт был недалеко. По ночам Чугуев спал беспокойно и слышал раскаты артиллерийской канонады. На северо-западе метались огненные зарницы.