Виктор Федоров - Весенний ветер

Командир батальона приказал бойцу Шпалеву доставить человека в траншею. Но едва Шпалев выполз за бруствер, как фашисты опять открыли огонь. И вряд ли солдату удалось бы выполнить приказание комбата, если бы человек, к которому Шпалев полз, лежал несколько дальше от наших траншей.

На плащ-палатке Шпалев притащил убитого в траншею. Он был в форме немецкого унтер офицера. Сухое лицо с горбатым крупным носом, над которым срослись светлые широкие брови. Когда с убитого сняли каску, из-под нее рассыпались густые русые волосы.

Под шинелью унтер-офицера нашли потертую полевую сумку. Из нее командир батальона извлек сложенный в несколько раз широкий лист бумаги. На листе был нанесен план каких-то строений, испещренный красными и синими крестиками. План, видно, был важный, потому что комбат, переговорив по телефону с командиром полка, вызвал офицера связи и приказал:

— Лично доставьте сумку с бумагой в штаб дивизии.

Позже мы узнали, что это был подробный план зданий немецкого города, в подвальных помещениях которых фашисты спрятали большое количество уникальных картин, рукописей и книг, созданных немецкими художниками и писателями разных столетий. Хранилища были заминированы, и схема, найденная в сумке, представляла подробный план всех заминированных участков и подходов к ним.

Других документов в сумке не оказалось. Не нашли мы их и в карманах одежды унтер-офицера. Не нашли ни единого клочка бумаги, который помог бы нам установить фамилию, имя или хотя бы национальность убитого. И лишь только когда на шее унтер-офицера увидели небольшой медальон, кто-то заметил:

— Немец. У нас не принято эту штуку на шее таскать. А у них она вроде талисмана.

Боец был отчасти прав. Действительно, иногда у убитых немецких солдат и офицеров мы находили медальоны, в которых хранились маленькие фотографии жены, матери, детей или невесты.

Комбат снял медальон, и, когда раскрыл его, бойцы, стоявшие рядом с офицером, удивленно переглянулись. Медальон был пуст, но на позолоченном дне его искусно выгравирован крохотный портрет Ленина.

Командир батальона долго рассматривал медальон, потом приказал еще раз проверить одежду унтер-офицера. Но поиски ничего не дали. Для нас так и осталось тайной, кто был этот человек, думавший о спасении сокровищ немецкого народа и поплатившийся за это своей жизнью.

Мы похоронили его недалеко от траншей, в маленьком лесочке, где уже было несколько могил бойцов и офицеров нашей дивизии. Вместо каски со свастикой мы положили на холмик каску со звездой.

На рассвете батальонный комиссар Каплунов получил приказ: с группой бойцов сдерживать продвижение гитлеровцев до тех пор, пока полк не переправится на восточный берег Ниглянки. Фашисты могли выйти к мосту, только минуя городскую площадь. К площади вела не очень широкая улица. Бойцы нагромоздили поперек улицы десятка два разбитых машин и повозок. Подходы к этому завалу группа держала под прицельным огнем, рассредоточившись по этажам прилегающих зданий.

Сам Каплунов с бойцами Гуляевым и Жаловым расположились на церковной колокольне, которая стояла посреди площади. Но вскоре Жалова убили, а Гуляев, отправленный для связи к основной группе, не вернулся, и комиссар остался на колокольне один.

Внизу на улице хлопали редкие выстрелы — верный признак того, что бой на время стихал. Каплунов в расстегнутой гимнастерке, со спутанными на лбу волосами сидел на корточках возле телефона и усталым, охрипшим голосом звал:

— «Сосна»! «Сосна»! Вы меня слышите?.. «Сосна»!

В трубке шипело, потрескивало, будто где-то там, на другом конце провода, горели дрова. Потом Каплунов услышал далекий, приглушенный голос и, боясь, что этот голос пропадет, затеряется в хаосе шума, закричал:

— Начали переправу?! Хорошо… Хорошо, говорю. Доложите двадцать пятому, что фрицы уже трижды атаковали… Туго приходится. Поторопитесь…

Минуту-две комиссар держал в руках смолкшую трубку, задумчиво уставившись на древко флага, что было закреплено в окне колокольни, затем перевел взгляд на другое, похожее на амбразуру окно. Там стоял ручной пулемет.

Каплунов положил трубку на деревянный футляр аппарата, приподнялся, высокий, сутуловатый, и осторожно приблизился к окну. Чуть сдвинул пулемет в сторону.

Из окна было видно, как бушевал пожар в центре города. Еще вчера фашистские бомбардировщики сбросили бомбы. Мутно-грязный дым, извиваясь, поднимался в небо огромными космами. Но не это привлекало внимание Каплунова. С тревогой он всматривался в здания, где находились бойцы. Телефонной связи с ними у него не было. Он мог говорить только с командным пунктом полка, а с бойцами группы у него была такая договоренность: как только полк закончит переправу, комиссар спустит флаг. Пока флаг маячит над колокольней, бойцы должны держаться, держаться до последнего.

Бойцов было тридцать. Теперь их наверняка меньше. Сколько? Комиссар не знал, и это больше всего беспокоило его. Может, в зданиях осталось всего несколько человек? И надолго ли хватит патронов?..

Размышления Каплунова прервал неожиданный шум. Из-за поворота улицы выехал танк. Неуклюжий, с белым крестом на башне, он прогромыхал тяжелыми гусеницами по булыжнику и остановился метрах в двадцати от завала.

«С этим пулеметами не сладишь. Связку бы гранат под него… Черта с два к нему подберешься. На мостовой — как на ладони… — Каплунов впился глазами в танк. — Хотя бы полчаса продержаться. За это время наши успеют…»

Ствол башни полыхнул огнем, и почти разом в одном из окон дома заклубилась рыжая пыль, на тротуар посыпался битый кирпич.

Танк палил из пушки неторопливо, как бы нехотя, словно те, кто сидел за его толстой броней, были уверены в скорой и легкой победе. Улицу затянуло дымом. Но сквозь жидкую сизую поволоку Каплунов заметил, как из-за дома выскочили вражеские солдаты и, низко пригибаясь к мостовой, кинулись к завалу.

Комиссар припал к пулемету. Крохотное помещение наполнилось оглушительным перестуком, на полу, у ног Каплунова, быстро росла дымящаяся куча гильз. Фашисты заметались у завала, потом бросились врассыпную: одни спасаться за танк, другие назад, к повороту улицы. Часть солдат осталась лежать на мостовой — этим уже не суждено было подняться.

Каплунов не заметил, как танк развернул башню. Что-то ослепительное, как удар молнии, ухнуло над головой и отшвырнуло его в сторону. Он упал, в горячке попытался встать, охнув, опять повалился на пол. Но все-таки он пересилил боль, сел и привалился спиной к кирпичной стене. И тут увидел, что правая штанина на нем разодрана выше колена и рваные концы брюк намокли от крови. Пришлось стащить с себя гимнастерку и нижнюю рубаху, потом надеть гимнастерку на голое тело, а рубахой обмотать бедро.