Эдна О’Брайен - Возвращение

В следующее воскресенье, когда я шла в церковь, Джек ухватил меня за рукав и шепнул, что вечерком зайдет к нам — у него для меня сюрприз. Мама в субботу вечером имела обыкновение парить ноги в горячей воде с содой, а потом срезать мозоли отцовской бритвой. Зрелище было не из приятных. Отец же завел привычку (хотя ему это было не по карману, потому что он залез в долги) уходить играть в карты. Расправившись с мозолями, мама расцветала улыбкой, говорила: «Ф-фу!» — и прибавляла: когда, мол, и прихорошиться, как не сейчас. Мама почти никогда не наряжалась, поэтому для меня уже было праздником подняться с ней в синюю комнату и смотреть, как она открывает шкаф, как перебирает свои немногие вечерние платья: пусть они и вышли из моды и от них несло затхлостью, все равно при виде их мне рисовались затянувшиеся до утра танцы, ужины, музыка и веселье. Мама надевала белую жоржетовую блузку, расшитую по корсажу пучками ярко-красных цветов, собранную у горловины шнурком, который то завязывала потуже, то распускала. На этот раз она приспустила шнурок, и это ей удивительно шло: шея ее красиво выступала из прозрачной белой ткани, цветы на ней были совсем как живые — казалось, они вот-вот заколышутся. Вернувшись в кухню, мы зажгли лампу, и пока мама делала бутерброды из оставшейся от обеда грудинки, на ее темно-рыжих волосах плясали блики. И мне казалось, если я вырасту такой же привлекательной, как мама, жизнь моя сложится счастливо. Непонятно почему мамины беды мнились мне отклонением от нормы, я не подозревала, что мамина невезучесть передалась мне по наследству и уже определила мою судьбу.

— К нам сегодня придут гости? — спросила я.

— Вряд ли, — сказала она. — Джек, наверное, просто так сболтнул.

Но когда с черного хода донесся знакомый стук, мама ничуть не удивилась и кинулась открывать. Джек вошел, огляделся по сторонам, но шляпу не снял, лишь приподнял в знак приветствия. Мы жалели его, потому что он ужасно стеснялся своей лысины, люди говорили, что у Джека голова голая как коленка, и вдобавок землистого цвета. Джек вытащил из кармана жестяную коробку и широким жестом вручил мне. В жестянке, на крышке которой неслась парочка в двуколке, лежали слипшиеся грязные тянучки. Правда, если их распробовать, они, как и полагается, отдавали гвоздикой. Джек сел и пустился разглагольствовать, а сам все ближе и ближе придвигался к маме.

— Нет нужды упоминать, миссис О, как я стремился к вам, и вместе с тем, к глубочайшему моему сожалению, я опоздал, а это ли не прискорбно для человека, гордящегося своей точностью.

— Время еще раннее, Джек, — пресекла его мать.

— Акушерка, миссис О…

На лице матери изобразилось отвращение. Она невысоко ставила медицинских сестер вообще, а акушерок и вовсе низко, потому что у акушерки только и разговоров было что про потуги да про то, как у кого отходили воды.

— …расставляет силки вашему покорному слуге, миссис О, — продолжал Джек и придвинул стул слишком близко к маме. Их стулья стояли под углом друг к другу, и я подумала, придвинься он еще хоть на самую малость, колени их обязательно соприкоснутся.

— И притом не таит своих целей, — сказал Джек и шепнул маме на ухо какую-то двусмысленность, потому что мама передернула плечом и состроила обиженную мину.

— Мне нравятся женщины, которые умеют держать себя, — сказал Джек и улыбнулся застенчиво, но до того красноречиво, что мама вскочила и сказала, ей смерть как хочется яблока. Плиточный пол нашей прихожей был усыпан мелкими сморщенными темно-красными яблоками, ими пропах весь дом, даже подгнившие яблоки пахли так, что слюнки текли: до того хотелось яблочного пирога или компота. Мама принесла целое блюдо яблок, вынула из кухонного буфета ножик, очистила одно яблоко, протянула его Джеку, очистила второе и расположилась по другую сторону очага подальше от Джека.

— К слову сказать, миссис О, — Джек на минуту перестал жевать, — я приготовил для вас небольшой подарочек, соблаговолите заглянуть в таверну, когда выберется время.

— Вы меня забалуете. — Мама одарила Джека улыбкой и явно пожалела, что была с ним так строга. Она встала заварить чай, Джек тоже поднялся, бросил три яблочных семечка ей за пазуху и выскочил из кухни, на бегу бормоча что-то про сестрины обмороки.

— Посидели б еще, Джек, выпили б чайку, — сказала мама, но он уже поднял тяжелую защелку — и был таков. Мама выслала меня с фонарем вслед за ним. Я видела, как Джек идет полем, но не стала его окликать — меня коробило, что он пьет из наших чашек и вольничает с мамой. Стояли темень и тишь, слышно было, как коровы и лошади щиплют траву, из деревни доносилась мелодия «Молодца Денни» — ее наигрывали на аккордеоне. Мне было почему-то не по себе, и я даже не заметила, что за мной в дом увязались три овчарки — они скулили и клянчили хлеб, выпроводить их удалось, только оделив каждую коркой.

— Джека и след простыл, — сказала я.

— Бедолага, — сказала мама, — что его ждет дома — пустой чай с хлебом да Мэггина воркотня.

— Интересно, что бы это он хотел тебе подарить? — спросила я.

— Мне и самой интересно, — сказала мама: видно было, что ее мучает любопытство.

— А ты бы папу променяла на него? — спросила я, и тут — легок на помине — вошел отец.

Мама сказала, что бы ему прийти раньше, без него ей докучал Джек, все хотел рассказывать скабрезные истории — я ушам своим не верила.

— Вот шут гороховый, и кто его сюда звал, — сказал отец и ну орать, ну топать ногами — он всегда давал так выход дурному настроению. Ревновал. Я прочитала ревность в диком, свирепом взгляде его выпученных глаз, только тогда мне было невдомек, что это так называется.

— Дай мяса, я проголодался, — велел отец.

— Я сделала бутерброды, — подлизывалась к нему мама.

— Пошла ты со своими бутербродами, мужчину в этом доме ни во что не ставят. — Отец хватил по столу кулаком да так, что блюдо с яблоками подскочило. — Достань мне туфли, — велел он, и я вынула домашние туфли из шкафчика и швырнула к его ногам. Мне показалось, что от отца попахивает виски, но я отогнала от себя эту мысль, решила, что мне померещилось со страха, но мама тоже унюхала виски, и ночью, в кровати, мы плакали и молили бога, чтобы отец не загулял.

Назавтра, вернувшись вечером из школы, я нашла прислоненную к чайнице записку — мама велела мне вскипятить чайник, пока она съездит к Джеку за подарком. Я уселась у окна поджидать ее, и едва в воротах блеснул фонарик велосипеда, помчалась полем ей навстречу: мне не терпелось узнать, что Джек ей подарил, — воображение мое рисовало не то жоржетовый шарфик, не то шитую бисером сумочку.

— Не бегай без пальто, простынешь, — крикнула мама уже с полпути.

— Что он тебе подарил? — крикнула я в ответ.