Эдна О’Брайен - Возвращение

Она вошла напевая, стараясь показать, что ничего, собственно говоря, не произошло. Барышни Коннор пошли дальше. Собаки, спущенные с поводков, носились по полю, загоняя в лес перепуганных индюшат.

— А что мы будем делать с угощением? — спросила я.

Надевая передник, мать устало ответила:

— Отдадим работникам, наверное.

Можете себе представить, как она была удручена, если готова была отдать глазированные пирожные и красивые бутерброды работникам, которые, вернувшись с поля, без разбору набрасывались на все подряд.

— Не пришли… — сказала я растерянно, не зная, как вызнать у матери, чем же барышни Коннор объяснили свой отказ.

— «Мы никогда не едим между обедом и ужином», — передразнила она обидчиц с насмешкой и болью в голосе.

— Может быть, потом зайдут… — сказала я.

— Странные они, словно два башмака на одну ногу, — отозвалась мать, разрывая пополам старое полотенце. Выведенная из равновесия, она всегда затевала уборку: снимала шторы, драила полы или натирала до блеска деревянные стулья.

— Им только с Бешеным и водиться, — пробормотала она сердито.

Барышни Коннор держались обособленно и даже за покупками старались ездить в большой город. По воскресеньям они ходили в протестантскую церковь. Прихожан в этой каменной церкви, самой старой в приходе, оставалось всего четверо. Вековые ее стены позеленели от дождей, камни поросли мхом, и из щелей выбивалась трава. Майор бывал в церкви далеко не всякое воскресенье, зато раз в месяц дочери привозили его в кресле-каталке на кладбище, к склепу, где покоились его жена и сын. Случавшиеся там местные, стремясь подружиться с Коннорами, бросались к нему с выражением сочувствия, будто майор был единственным, кто понес в этом мире утрату. Он же, сущий невежа, бесцеремонно спрашивал дочерей, как зовут сочувствующего. Его резкость и причуды объясняли ревматизмом, которым он страдал, говорят, много лет. Он решительно отказывался отправиться к святому колодцу, куда другие ездили молиться об исцелении. Он был большой, грузный, краснолицый и всегда ходил в серых вязаных рукавицах. Пастор навещал его два раза в месяц, а в рыболовный сезон присылал ему с почтовым фургоном две свежие форели. В ответ барышни Коннор приглашали пастора и еще нескольких джентльменов, приехавших на рыбную ловлю, отобедать.

Помимо этих случаев, Конноры редко кого-либо принимали, если не считать Бешеного, наезжавшего к ним по воскресеньям. Он был капитаном в отставке и жил в соседнем городке. У него были рыжеватые усы и огромные, налитые кровью глаза. Поговаривали, что он спит с обеими барышнями, потому и прозвали его Жеребцом. Мама же моя называла его Бешеным. По воскресеньям он приезжал на спортивной машине как раз к чаю, который летом пили за железным столиком в саду. Мы, дети, подкрадывались поближе и подглядывали, прячась за деревьями. Видно было плохо, зато были слышны голоса, смех барышень, а затем удары крокетного молотка. К дому вела извилистая дорога, по обеим сторонам которой тесным строем стояли столетние ели. Деревья помоложе были посажены майором в ознаменование разных великих событий, случившихся на его веку, таких, как коронация, рождение детей и победа Англии в прошлой войне. Рождение дочерей он отметил посадкой айвы. Что это такое, мы не знали. К голубому кедру у калитки была прибита дощечка с надписью: «Осторожно, злые собаки!», а верх бетонного с вкрапленной галькой забора был утыкан битым стеклом, чтобы ребятишки не могли забраться в раскинувшийся на много гектаров сад.

Когда в воскресенье вечером они выходили из своей крепости, мы старались разглядеть их получше. Кавалер — Жеребец — вел их в гостиницу «Борзая». Хотя мисс Эми — та, что помоложе, — была склонна одеваться ярче, обе сестры ходили в твидовых костюмах и туфлях без каблуков с декоративным язычком поверх шнурков. Мисс Эми любила красное и темно-бордовое, а мисс Люси обычно надевала что-нибудь темно-коричневое и берет в тон. Хозяйка предоставляла в их исключительное пользование гостиную, и когда они порой хмелели, мисс Люси играла на пианино, а ее сестра и Жеребец пели. Песенка была довольно игривая и исполнялась дуэтом. Мужчина несколько раз спрашивал хорошенькую девушку, куда она идет, и под конец просил ее выйти за него замуж. Отказывая ему, девушка пела: «Я не выйду, не выйду, не выйду за тебя!» — и для пущей убедительности топала ножкой; мужчины в баре смеялись и говорили, что мисс Эми «брыкается». В воскресенье Жеребец непременно оставался на ночь у Конноров, что вызывало множество пересудов. Хики, наш работник, говорил, что, напившись, они, верно, все заваливаются в одну постель. Он утверждал, что морозными ночами они идут домой, словно слепцы, ведомые слепцом, скользя и падая и отпуская словечки, какие женщинам знать не пристало. Обо всем этом он по утрам докладывал моей маме, и, поскольку Конноры ее когда-то отвергли, она радовалась рассказу и говорила, что барышням всегда недоставало воспитания. О Жеребце она, естественно, думала самое дурное и даже имени его христианского не желала произносить, называя его не иначе как Бешеный.

Жеребец был единственным кавалером барышень до тех пор, пока судьба не послала им еще одного, в лице нанятого на время банковского служащего. Поскольку он не посетил мессы в воскресенье по приезде, мы решили, что он протестант. Наружность у него была ослепительная: каштановые волосы и темные усы, еще более пышные, чем у Жеребца. Он носил твидовый пиджак и брюки гольф. Еще у него был мотоцикл, и он разъезжал на нем в защитных очках. Не прошло и двух недель, как он стал прогуливаться с мисс Эми и водить ее в гостиницу «Борзая». Она стала уделять больше внимания одежде, купила себе две юбки в складку и несколько свитеров фасона «неряха Джо». Свитера, длинные и свободные, местами прилегали к фигуре, выгодно оттеняя как раз то, что надо. Волосы Эми, прежде уложенные косой вокруг головы, теперь падали крупными локонами на плечи. Лицо стало белее от светлой пудры. Красавицей ее никто бы не назвал, и все же она была хороша, когда ехала на велосипеде в деревню за газетой и особенно когда, напевая, съезжала с горы без педалей.

У нее с этим клерком была любовь. Хики видел, как они обнимались на ступеньках гостиницы, пока мисс Люси возвращалась за сигаретами. Позже они совсем потеряли стыд и целовались на причале. Говорили даже, что при этом мисс Эми покусывает его роскошные усы. Однажды вечером в гостинице она сняла туфлю, засунула босую ногу в карман его спортивной куртки, и оба они долго хихикали над ее проделкой. Ее сестра и Жеребец, бывало, увязывались за ними, и тогда мисс Эми и клерк садились на мотоцикл и мчались, от души забавляясь, вниз по Шеннон-Роуд. Говорили, что они купаются голышом, но проверить этого никому не удалось, так что, возможно, всего-то и было, что шлепали они по воде босиком.