Герман Гессе - Рассказы о любви

По дороге домой теплым майским вечером он думал о том, что только что узнал о Никласе Трефце, и ему даже в голову не пришло считать его дураком из-за того, что ради любовной аферы он якобы отказывается от совершенствования в ремесле. Напротив, это казалось ему весьма убедительным. Из того, что рассказал черноволосый подручный, поверил он не во все, но в эту историю с девицей — поверил, она ему нравилась, она была в духе его понимания жизни. И еще потому, что с тех пор, как он был занят своими усилиями и ожиданием успехов в новом для него ремесле не столь исключительно, как это было в первые недели, его стало мучить тихими весенними вечерами тайное желание завести любовную интрижку, и мучить немало. В бытность учеником в городе он приобрел на этом поприще кое-какой светский опыт, правда, еще довольно невинный. Ну а теперь, когда он ходил в синем рабочем костюме и опустился до самых низов простого народа, ему казалось естественным и заманчивым получить свою долю простых и физически здоровых жизненных правил этого самого народа. Но пока у него никак не получалось. С городскими девушками, из тех, с кем он был знаком через сестру, можно было общаться только на танцах или балах ферейнов, да и то под надзором их строгих мамаш. А в круг подмастерьев и фабричного люда Ханс войти еще не сумел, они еще не держали его за своего.

Он пытался представить себе эту Марию Тестолини, но никак не мог вспомнить, как она выглядит. Тестолини были сложной семейной общиной в безрадостном нищем квартале, жившей с другими семьями романского происхождения одним немыслимым табором в старом хлипком домишке на острове. Еще со времен детства Ханс помнил, что там буквально кишело маленькими детишками, они в Новый год, а иногда и в другое время, приходили попрошайничать в дом его отца. Одним из тех оставленных без присмотра ребенком должна была быть и Мария, и он рисовал в воображении темную большеглазую изящную итальянку, немного растрепанную и не очень опрятно одетую. Но представить среди молоденьких фабричных девушек, ежедневно проходивших мимо их мастерской, при том что некоторые из них казались ему довольно-таки привлекательными, Марию Тестолини он никак не мог.

Она ведь выглядела совсем иначе, но не прошло и двух недель, как он неожиданно с ней познакомился.

К дряхлым, соседствующим с мастерской строениям относился и полутемный чулан, пристроенный со стороны реки, — там складывали всяческие запасы. В один теплый июньский день, после обеда, Хансу пришлось пойти туда — ему надо было отсчитать несколько сотен штанг, и он не имел ничего против провести полчаса или даже целый час здесь, в холодке, в стороне от раскалившейся от жары мастерской. Он отсортировал штанги по толщине и начал отсчет, время от времени записывая мелом цифры на темной деревянной стене. Считая, он вполголоса повторял:

— Девяносто три, девяносто четыре…

И тут тихий низкий женский голос произнес, смеясь:

— Девяносто пять… сто… тысяча…

Испуганный и недовольный, он обернулся. У низкого окна без стекла стояла статная белокурая девушка, она кивнула ему и засмеялась.

— В чем дело? — спросил он с глупым выражением лица.

— В хорошей погоде, — ответила она. — Ты небось новый волонтер вон там, в мастерской?

— Да. А вы кто?

— Скажите пожалуйста! Он говорит мне «вы»! Что, разве всегда нужно быть таким благородным?

— О, если позволите, я могу и на ты.

Она вошла к нему, огляделась на пятачке, послюнявила указательный палец и стерла записанные мелом цифры.

— Стой! — закричал он. — Что ты делаешь?

— Не можешь, что ли, наизусть запомнить?

— Зачем, если есть мел? Теперь придется все заново считать.

— О горе! Может, помочь?

— Давай, я с удовольствием.

— Тут я тебе верю, но только у меня другие дела.

— Это какие же? Не похоже.

— Ты так думаешь? И ведешь себя к тому же как грубиян. А нельзя ли быть немного полюбезнее?

— Ну почему же нет? Особенно если ты покажешь мне, как это делают.

Она улыбнулась, подошла к нему вплотную, провела полной и теплой рукой по его волосам, погладила по щеке и посмотрела ему, все еще смеясь, прямо в глаза. Такого с ним еще не бывало — ему стало не по себе, голова у него закружилась.

— Ты славный, очень милый, — проговорила она.

Он хотел ответить: «Ты тоже», — но у него громко стучало сердце, и он не мог вымолвить ни слова. Он держал ее руку, сжимая ее.

— Ау! Не так сильно! — воскликнула она тихо. — Мне больно.

Тогда он сказал:

— Прости. — А она положила на миг свою головку с густыми белокурыми волосами ему на плечо и нежно и подкупающе взглянула на него. Потом опять засмеялась теплым и низким голосом, приветливо и непринужденно кивнула ему и убежала. Когда он подошел к двери, чтобы посмотреть ей вслед, она уже исчезла из виду.

Ханс еще долго возился в чулане со штангами. Сначала он был так смущен, что его прошиб пот и он совсем растерялся, ничего не соображал и тяжело дышал, уставившись перед собой в одну точку. Вскоре он вышел из этого состояния, и тогда его охватила удивительная и какая-то неукротимая радость. Вот это приключение! Красивая взрослая девушка пришла к нему, сделала ему приятно, немножко полюбила его! А он не знал, как ему себя вести, он даже ничего не сказал, не узнал ее имени, даже не поцеловал ее!

Это мучило и злило его потом целый день. И он решил яростно и твердо все это исправить и в следующий раз не быть таким дураком и идиотом.

Он больше не думал ни о каких итальянках. Он постоянно размышлял только о «следующем разе». И на другой день воспользовался первой же возможностью, чтобы хоть на пару минут улизнуть из мастерской и посмотреть по сторонам. Но блондинки нигде не было видно. Вместо этого она пришла под вечер с подружкой, без тени смущения, равнодушная, в мастерскую, принесла небольшой кусок стальной рельсы, деталь ткацкого станка, и попросила отшлифовать ее. Ханса она, похоже, не знала и не видела, зато немного пошутила с мастером и подошла потом к Никласу Трефцу, который и занялся деталью, а она с ним при этом тихо разговаривала. Только когда она уходила и уже сказала «адье», в дверях она оглянулась и бросила Хансу короткий, но теплый взгляд. Потом немного нахмурила лобик и ее веки задрожали, как бы подтверждая, что она не забыла их тайну и он тоже должен бережно хранить ее. И ушла.

Йохан Шембек прошел сразу после этого мимо Ханса, ухмыльнулся тихонько и шепнул:

— Это была Тестолини.

— Малышка? — спросил Ханс.

— Нет, рослая блондинка.

Волонтер склонился над станком и весь отдался шлифовке. Он шлифовал так, что стоял свист, станок ходил ходуном. Так вот что за приключение! Кто же сейчас в обманутых, старший подручный или он? И что теперь делать? Он никак не думал, что любовная интрижка начнется так запутанно. Весь вечер и полночи он не мог ни о чем другом думать. Собственно, с самого начала он придерживался такого мнения, что ему стоит отказаться. Но с другой стороны, он вот уже целые сутки ни о чем другом не мыслит, кроме как о своей влюбленности в хорошенькую девушку, и желание ее поцеловать и быть ею любимым стало таким сильным и захватило его всего. Впервые было так, что женская рука гладила его и сделала ему хорошо. Разум и чувство долга пасовали перед ранней влюбленностью, которая от привкуса нечистой совести не становилась краше, но и не делалась слабее. Пусть все идет так, как идет, Мария любит его, и он тоже хочет ее любить.