Вероника Алексеевна - Пятый дневник Тайлера Блэйка

– Это… Похвально, – немного удивленно заулыбался Блэйк.

С одной стороны, он понимал, что его сестра еще поменяет решение не раз, но он уже был горд, что его малышка с таким энтузиазмом смотрит в далекое будущее.

Карли чуть склонила голову в знак благодарности и тут же выпрямилась. Девочка поудобнее села на свою кровать и посмотрела на старшего брата, ожидая, когда тот начнет играть.

Тайлер кивнул сестренке, как всегда делал с Уламом (как правило, он делал это каждый раз в знак того, что сейчас же начнет игру) и, поставив скрипку под подбородок да поднеся смычок к струнам, принялся за игру. Осторожно перебирая пальцами струны на грифе, играл сначала медленную негромкую мелодию, наслаждался ею сам, словно скрипка эта играла сама по себе, а сам он был здесь совершенно не при чем. Музыкант играл, ускоряя темп и в то же время начиная перебирать пальцами быстрее и быстрее, чтобы успевать за каждой нотой, которая была в его голове. К счастью или к сожалению, у Блэйка была прекрасная память, и некоторые нотные записи он помнил настолько хорошо, что они под рукой были ему и не нужны. Особенно если это были его собственные записи. Играя их, можно импровизировать. И именно эта импровизация порой давала возможность раскрыть мелодию, эту историю, передаваемую музыкой, совершенно по-новому.

Карли, на которую старший брат старался не смотреть, дабы от музыки не отвлекаться, сидела и, довольно улыбаясь, слушала музыку. Девочка любила, когда Тайлер начинал играть на скрипке дома, для нее это было очередным развлечением и в то же время большим удовольствием, хотя она и не понимала ни единой нотки. Знала бы она как порой тяжко дается музыканту его работа!

Но даже при сильной усталости Тайлер никогда не отказывал Карли в том, чтобы она послушала его игру на скрипке. Слишком уж он любил ее, чтобы не пойти на уступки. Тем более ему это ничего не стоило. К тому же, учитывая, какую любовь он испытывал к игре, для него было вдвойне в удовольствие сыграть для Карли.

Блэйк закончил игру, опустив скрипку, положил одну руку на сердце и поклонился Карли, словно перед самым настоящим зрителем из зала. Сестра радостно заулыбалась и захлопала своими маленькими ручками.

– Браво!

«Запись тридцатая. Дневник пятый.

Ты лишь книжка и не способна осознать, скольких усилий мне стоит писать сейчас. Обычная бумага, сложенная в мягкий переплет. У тебя не трясутся руки, и ты не знаешь, что такое сон. Ты никогда не будешь видеть сон, прекрасный сон, полный всего самого лучшего, о чем ты только мечтала. Ты не видела таких снов, а потому тебе неведомо, каково это, когда что-то прекрасное внезапно прерывается самым страшным в жизни кошмаром. Хочется проснуться, но это невозможно, приходится досматривать все это до конца, прочувствовать каждую…

Прости, снова я рву эти страницы. Я оказался жесток к тебе, но и ты пойми меня. Меня, того, к кому судьба оказалась жестока. Того, кому суждено видеть этот сон теперь снова и снова.

Это как музыка. Такая нежная, плавная и тихая, заставляющая погрузится в нее, словно в глубокий и бездонный океан эмоций и спокойствия, и внезапно эта мелодия прерывается грубейшей и громкой фальшью. Ожидаемо ли это? Я не знаю. Я никогда не видел океана и сомневаюсь в его существовании. Но жизнь порой преподносит сюрпризы.»

Город G идеальный город для идеальных людей. Идеал! Вслушайтесь в это слово. Вслушайтесь в его холодную прямоту, в это бездушие. Идеал – это то, что создается, чтобы быть прекрасным для всех или хотя бы терпимым. Но идеал – это именно то, что не имеет души. Невозможно вложить душу во что-то, подарить любовь и при этом не задеть никого. Именно таким и был этот город и люди, населяющие его. Они не умели любить. Они были равнодушны и не могли пожертвовать даже частичку своей души своему делу или другим людям. Но естественно такими были не все. Далеко не все жители G действовали как сплоченный часовой механизм из холодного металла. Были те, кто могли похвастаться совестью или душой. Но они этого не делали, потому что людей душевных и совестных хвастовство не интересовало. Ну а город не интересовали они. Здесь душа была по сути своеобразной болезнью, изъяном, который люди скрывали подальше от чужих глаз под масками улыбок и фальшивого смеха.

Не так давно Карли исполнилось десять лет, и она начала жаловаться на то, что у нее болит голова. И ее старший брат счел бы ее симулянткой, которой просто не хочется ходить в школу, но она всегда с большим рвением стремилась туда, туда, к своим друзьям, к новым знаниям и большому миру. Тайлер позволял ей ходить в школу до тех самых пор, пока жалобы ее не стали учащаться, а простой дневной сон, который, как казалось, от боли спасал, не превратился для девочки в своеобразный наркотик, от которого ее порой было сложно оторвать, и доза становилась все больше и больше. Она порой засыпала так крепко, что Блэйку требовалось только пятнадцать минут на то, чтобы ее разбудить, а на то, чтобы поднять с кровати и вовсе все полчаса. Карли отказывалась есть, она почти ничего не пила и хотела только спать.

Так продолжалось две недели, а потом Тайлер по настоянию Альберта все же пошел со своей сестрой в больницу. Там она отчаянно клевала носом и едва ли не уснула, уронив свою головку на плечо старшего брата, пока они ждали своей очереди на осмотр.

В городе было мало хороших людей, но были хорошие мастера своего дела. Но лишь хорошие. Люди – музыкальные шкатулки. Они могли играть правильную мелодию, безусловно, красивую, но в ней не было бы музыки. Был бы четкий ритм, нужный темп, но не было бы той самой музыки, которая вызывала бы экстаз, которую хотелось бы слушать снова и снова.

Тайлеру повезло, он и Карли числились под крылом врача лучше тех, которые были, увы, большинством среди людей, посвятивших себя медицине. Доктора Арчибальда Клауса Тайлер знал еще с рождения и был бесконечно благодарен ему за все то, что он делал для его семьи. Этот невысокий старик с редкой сединой всегда знал свое дело и посвятил ему всю свою жизнь. Он отдал ему душу, как милые девушки отдавали свою невинность возлюбленному.

И именно к Арчибальду и пришел Тайлер на следующий день, когда Карли была дома под присмотром Альберта, который согласился посидеть с ней о начала вечерней смены, если Тайлер задержится или «снова решит посетить мир иной».

Когда Блэйк зашел в кабинет старого доктора, то не увидел на его лице привычной доброй усмешки, которую видел с детства каждый раз, заходя туда. Арчибальд, увидев Тайлера, тут же отвел глаза, которые наполнились какой-то страшной тоской, будто он вот-вот должен был сообщить Блэйку самую страшную новость в его жизни, но никак не решался. Тайлер хотел списать это на усталость и на старческую сентиментальность доктора, но его мысль об этом быстро развеялись, когда он сел в кресло.