Сергей Воронин - 4 рассказа из журнала Нева № 9 (1986)

А он, как всегда, в свободное время писал роман. Дополнял, развивал сюжетные линии, углублял по мысли. И уничтожал то, что не соответствовало его замыслу. Все новые и новые решения и мысли возникали в его сознании. И это естественно. «Если Лев Толстой восемь раз переписывал, то есть развивал, исправлял, дополнял свой роман «Война и мир», то уж нам-то грешным сам бог велел», — не раз говорил про себя Дмитрий Петрович. Тем более, что задача-то какая глобальная. Собственно, задача всей моей жизни… Моя книга не должна быть похожей на те сотни, даже десятки книг, которые знает читатель. Моя книга должна быть оригинальной по форме и новаторской по содержанию. Мысли, глубокие мысли должны быть в книге. И ее герои должны быть мыслящими. Они должны давать оценку времени, движению общества. Конечно не все, далеко не все. Надо показать и таких, которые живут бездумно. Но не они главные. Главные те, кто но хочет мараться с обыденщиной. Для которых жизнь — это прежде всего сознание своей необходимости на земле…

Эту «интеллигентную» старуху надо бы вытурить, чтобы она не мешала ему, но он так поступить не мог. Слишком был мягок по характеру. И, извиняясь, говорил о том, что телевизора у него нет и поэтому он не посмотрел программу «Сегодня в мире».

— Тогда приходите ко мне, у меня цветной… И как же так, вы, такой культурный, и не смотрите «Сегодня в мире»?

— Да уж так, извините…

— Ну, а что же вы все же думаете о Рейгане?

— Думаю, что не столько он сам по себе зло, сколько послушное орудие в руках военно-промышленного комплекса. Это и диктует политику.

— Вот как? Разрешите пройти и сесть?

— Да-да, конечно. Извините, что, не пригласил.

— Только не закрывайте дверь, чтобы еще чего не подумали. Особенно я опасаюсь Анастасии Васильевны. Она спит и видит, как бы забрать себе мою комнату, а свою отдать Шутовым. Поэтому будет рада скомпроментировать меня. Да заодно и вас.

Дмитрий Петрович знал — Анастасия Васильевна никогда не подглядывала и не подслушивала. Занималась же с удовольствием и тем, и другим сама Маргарита Степановна. Об этом все знали. Но были снисходительны и не мешали ей заниматься таким неблаговидным делом.

Остается еще рассказать о Дуняше Шутовой. Но можно и не рассказывать. Она была для Дмитрия Петровича как бы в тени. К тому же, и на самом деле, есть такие люди, которых не замечают. Тем более, что с соседями она ладила. По графику надо было делать уборку в местах общего пользования каждую неделю. Но ни Дмитрий Петрович, ни Маргарита Степановна этим не занимались. Маргарита Степановна была когда-то секретаршей у директора крупного объединения, и поэтому считала ниже своего достоинства возить по полу мокрую тряпку. («Только подумать, чтобы я да в уборной! Избави меня бог!») И небрежно выбрасывала пятерку Дуняше Шутовой, чтобы та выполняла за нее грязную работу. Что же касается Дмитрия Петровича, то тут за него такую обязанность выполняла Анастасия Васильевна, причем бесплатно. Она почему-то считала, что Дмитрий Петрович — человек бедный.

Теперь надо сказать о тех, кто вместе с ним работал. Собственно, даже не столько о них, сколько опять же о Дмитрии Петровиче. Его любили за то, что он был приветлив, бескорыстен, всегда готов на помощь, независтлив, прост.

— Привет! Привет! — рассыпал он направо и налево свои улыбки, когда приходил в редакцию.

— А, Митенька! Привет, Митя, привет! — отвечали ему.

И за все его добрые качества так и звали его ласково «Митенька».

— Как она, жизнь?

— Как солнышко — всегда греет.

— А если облака?

— Значит, надо подняться выше их, — весело отвечал он и садился за свой стул завотдела информации.

Как только ему стукнуло шестьдесят, сразу же ушел на пенсию. И тут уж целиком отдался своему роману. И днем писал, и ночью. И когда ел, когда спал — спроси, — не помнил. И все реже встречался с товарищами по редакции. И они все реже напоминали ему о себе. Ну, это и понятно. Как известно, больше всего крепит дружбу либо совместная работа, либо соседство. Но все же нет-нет да и позвонит ему кто-нибудь из старых сослуживцев.

— Как живешь, Митенька?

— Ванюша! Дорогой ты мой человечище! Как же я рад слышать твой незабвенный!

— Жизнь-то как, Митя?

— Не останавливается. Мчит с космической скоростью.

— Как роман?

— Идет, идет… без остановок, как сама жизнь. Но, понимаешь, чем больше пишу, тем больше возникает новых мыслей. Ведь только подумать, уже не о человеке одном, а обо всем человечестве надо тревожиться. Мир на грани катастрофы. Вот где передний край писателя.

— Глобально, Митя.

— А иначе нельзя. Писатель — это прежде всего мыслитель. Ах, друг мой, Ванюша, как это прекрасно — создавать такую книгу. У меня населения уже без малого город. Гудят проспекты, шумят улицы. А какие люди! Только бы хватило сил. Чем больше работаю над романом, тем шире раздвигаются границы. Весь мир втягивается в сюжет.

— Почитать бы.

— Рано еще. Работать и работать.

— Ты ведь давно его пишешь.

— Да. Начал с малого. Думал повестушка будет, а вот как разрослась. И это правильно. Только бы успеть. Что-то сердце стало пошаливать. Ну да это все из-за воздуха. Во дворе ужасный воздух. А форточка во двор. Как тут проветришь? Курю тоже много.

— Так ты бы гулял больше.

— А кто за меня будет роман писать? Нет, Ванюша, мне не до прогулок. У меня каждая минута на учете.

— Ну-ну, желаю успеха.

— Спасибо, друг, спасибо.

И еще на полгода безмолвие. Конечно, надо бы почаще ему позванивать, да уж так большинство из нас устроено, что «с глаз долой и из памяти вон». И Дмитрий Петрович не звонил в редакцию. И так получилось, что когда, наконец, позвонили, то его уже в живых не было.

— Что? Умер? — это звонил тот самый Ванюша, сотрудник из его отдела, теперь сам ставший завом.

— Ну! — ответила Анастасия Васильевна.

— Да как же это получилось?

— Как? Обнакновенно как. Упал и умер от сердца. Теперь я в его комнате живу. А Шутовы заняли мою.

— А его вещи, бумаги… Рукописи?

— А какие у него вещи? Что получше, так они у меня. Если надо — возьмите. У него ведь никого не было. А бумаги я все отдала Дуняшке Шутовой. Она сдала на макулатуру… А ты чего так поздно звонишь. Надо бы ране, когда он живой был…

Все дело было в том, что с самого начала он почувствовал, если так можно выразиться, свое ничтожество перед ними и их превосходство перед собой. Пятеро здоровых работяг, исколесивших тайгу вдоль и поперек, побывавших и на нефти, и на золоте. У них какие-то и жесты-то были, и слова свои, не такие, как у других рабочих. Всегда тихие, спокойные. Сидят и мирно беседуют меж собой. Он бы с ними охотно разделил компанию, но они ни разу не допустили его. Как-то даже Игорек попытался сам угостить их. Они отказались. Особенно пренебрегал им Степан Стаднев, рыжий, весь усыпанный крупными веснушками широконосый парень.

Читать дальше