Ли Чайлд - Манхэттенское безумие (сборник)

– Извините! Мне нужно срочно выйти! Зов природы!

– Это не подлежит оглашению, Джефферс! Ты слышишь? – крикнул ему вслед Л.С.

Но репортер, отмахнувшись от него, поспешно бросился в сторону туалета. Л.С. с отвращением фыркнул:

– Гнусный червяк! Проныра! Сейчас выложит конец вашей истории в Интернет. Разошлет по всему свету и будет утверждать, что это его собственное сочинение! Я вот сейчас пойду и утоплю его проклятый телефон в унитазе!

Колин положила ладонь ему на руку:

– Всё в порядке, Л.С. Правда. Пускай себе.

– Но он же ленивый, гнусный и мерзкий слизняк! Никакого понятия об этике! Ему все равно, что и у кого красть и кому он при этом причиняет вред и боль.

– И в ответ получает то, чего заслуживает: пожизненное заключение наедине с самим собой.

На следующее утро Колин, кутаясь в пальто, чтобы защититься от утреннего холода, взяла такси и поехала на Саттон-плейс. И в последний раз прогулялась по району, где когда-то жила Битси, а потом направилась в очаровательную маленькую patisserie [76], которую обнаружила на Первой авеню. Там варили совершенно бесподобный капучино.

Она села на высокий стул перед маленьким столиком в задней части заведения и сделала заказ: любимый напиток Битси и круассан. И достала из сумочки смартфон.

Сенсационная публикация Рубина Джефферса заняла ведущее место в сегодняшнем выпуске «Эй-Лист». «Тайна исчезновения светской красавицы раскрыта!» – кричал заголовок. В публикации пересказывались все подробности, которые Колин рассчитывала там найти: детство Битси в Миртле, штат Миссисипи; предательство Рэя Эдлена и его последующее падение и гибель; переезд Гарольда в Коста-Рику и иск его детей в опротестование условий его завещания. И, что лучше всего, публикация включала в себя хорошо сделанную имитацию последней записки, которую якобы нашла Колин. Джефферс проглотил всю историю и выкатил ее на публику, ничего не проверив. Каким бы он ни был бессовестным, он мог бы сперва подумать. Ведь Колин пишет романы, выдумывает, не правда ли?

Но теперь пути назад уже нет. История Джефферса уже распространялась, ее перепостили все кому не лень, что было вполне предсказуемо, и, в конце концов она наберет такой вес и влияние, что вполне сойдет за правду.

Колин принесли ее заказ. Она проверила, не настало ли нужное время, расплатилась и вышла на улицу.

На углу стояла старуха в пальто из верблюжьей шерсти и с капюшоном, сгорбившись и сжавшись, борясь с холодом. Видимо, бездомная.

– Помогите мне, подайте… – бормотала она.

Колин подошла к ней.

– Вот, дорогая. Это тебе.

И протянула старухе капучино и круассан.

Та взяла чашку обеими руками и отпила глоток. Глаза, утонувшие в морщинах, еще больше сощурились от удовольствия, но Колин все же различила в них намек на цвет лунного камня.

– Благослови тебя Господь, подруга, – сказала старуха и отпила еще глоток. – Райское наслаждение, верно?

ДЖУДИТ КЕЛМАН – лауреат множества премий и автор семнадцати бестселлеров, трех документальных книг, десятков рассказов и сотен статей и эссе для крупнейших изданий. В 2008 году она запустила уникальную программу «Визибл Инк» (букв. «Видимые чернила») при Слоун-Кеттеринг Мемориал [77] , которая дает возможность всем заинтересованным пациентам онкологических клиник пользоваться благами писательского труда и выражать свои мысли и чувства при содействии личного волонтера-помощника, обучающего их писательскому мастерству. Она живет в Нью-Йорке.

Былая роскошь. Такими словами я всегда описываю мамину квартиру. По крайней мере, так я говорю тогда, когда ощущаю себя добродушным и щедрым человеком. А когда не ощущаю, то называю ее обветшавшим дерьмом. Но мама всегда любила свои апартаменты. Любила свои семь больших комнат, отходящие от этого похожего на тоннель коридора, как ветви от ствола дерева. Высокие потолки, дубовые полы и отдельное помещение для прислуги. Гостиная – это скорее зал или салон, он же и столовая – с окнами почти что от пола до потолка. Звучит здорово, не правда ли?

Дом, построенный в 1910 году, предназначался для богатых. Но это было тогда, а теперь это просто старый дом, даже более чем старый. Он навевает грусть и вызывает разочарование. Он пахнет плесенью и пылью, старым засохшим асбестом и дохлыми насекомыми-паразитами. Высокие потолки покрыты потеками, оставленными грязной водой, высокие стены все вспучены и перекошены, а полы покрыты предательскими трещинами.

Мама не то чтобы не видела всего этого. Просто ей было все равно. Квартира почти сорок лет служила ей домом. Она росла в период Великой депрессии, в бедности, в грязи и в голоде, в разваливающемся фермерском доме. Решительно настроенная убраться подальше оттуда и прорваться, она покинула Вирджинию, когда ей исполнилось пятнадцать, и села на автобус компании «Грейхаунд», идущий в Нью-Йорк. Это было в 1932 году, когда вся страна еще боролась за выживание, и шансы прорваться у цветной девушки с образованием в размере девяти классов практически равнялись нулю. Она нашла работу на Лонг-Айленде в качестве няньки в домах белых людей при деньгах. Не часто, но иногда она все же вспоминала их великолепные дома. И я иной раз задавалась вопросом: не напоминает ли ей эта квартира и все ее выцветшее величие те дома, в которых она когда-то работала? Может быть, на ее взгляд, потемневшие полы все еще сияют блеском, а просевшие стены по-прежнему стоят прямо, как штыки?

Маме девяносто лет. Она прожила в Гарлеме лет семьдесят с лишним и все еще гордится, что живет там, в этой легендарной Мекке чернокожих американцев. В нынешние времена множество бывших обитателей Гарлема перебираются обратно на Юг, где жизнь течет медленнее, а деньги стоят дороже. Но маме этого можно не говорить – она по-прежнему считает, что Гарлем – это единственное место, где можно жить.

Особенно она горда тем, что живет в Хэмилтон-Хайтс. Это исторический район с рядами величественных на вид и полных достоинства таунхаусов и каменных террас. Он служил жилищем разнообразному в этническом отношении сообществу актеров, художников, архитекторов, профессоров и иных интеллектуалов и представителей богемы. Несомненно, некоторые его кварталы выглядят просто прелестно.

– Это один из самых красивых районов города Нью-Йорка, – любила повторять мама.

И тогда я ей отвечала:

– Я не район критикую. Дело в самом доме.

И это, конечно, являлось самой наглой ложью. Потому что я совершенно точно была недовольна и тем, и другим.

Облагораживание и перестройка, что охватили Центральный и Восточный Гарлем, оставили Западный Гарлем в стороне. По крайней мере, нашу маленькую его часть. Это участок между 135-й и 145-й стрит и между Бродвеем и Амстердам-авеню. Он выглядит совсем грустно. Дешевые домовладения, жалкие, захудалые квартиры. На Бродвее еще осталась парочка приличных ресторанов, но и они, видимо, скоро закроются. Атмосфера свободно действующего рынка наркоты под открытым небом, несомненно, несколько подрассеялась, но иной раз возникает такое ощущение, что наркодилеры просто ушли в подполье.