Ли Чайлд - Манхэттенское безумие (сборник)

– Ну что же, тебе здорово повезло, Микки!

– Ты можешь в любое время ко мне заехать.

– Нет уж, я останусь здесь и буду делать свою работу. И двигаться вверх по служебной лестнице, пока ты там валяешь дурака в Калифорнии.

Микки посмотрел на пачку денег, потом сунул ее обратно в карман и чуть улыбнулся. Я видел, что он страшно рад сбежать из Маленькой Италии. Он всегда был нервным и чувствительным малым. Когда мы были юными, ему не нравилось, как живет и общается друг с другом его семья – то, что нужно всегда уметь читать между строк. Мой папаша Доминик, дядя Микки, всегда твердил мне, что сами строки – это чушь собачья, а правда всегда между строк. Пока мы были юны, мы никогда не получали прямых ответов на прямые вопросы. На бо́льшую часть вопросов мы вообще ответов не получали. Я тогда пришел к выводу, что существуют два мира. Один – это тот, в котором я живу каждый день и каждый час, – и с этим все о’кей. И этим миром по большей части правят женщины. Но есть и другой, реальный мир – а я уже тогда осознал, что, может быть, смогу понемногу его понять, но только через годы и годы, но вот до конца, наверное, никогда. Мир мужчин. О нем никогда не говорили напрямую, пока мы с Микки были юными.

Вот, к примеру, папашу отправили в тюрягу по липовому делу, а мы – его собственные дети! – и не знали, что такое «липовое дело». Или один из наших кузенов – из семейства Мальоне – однажды пропал без вести, и никто его больше не видел и не заговаривал о нем, никогда. Или Ник, старый плейбой и наш двоюродный дедушка, который всегда носил сшитые на заказ костюмы. Его вечно окружали красивые женщины, которые на нем просто висли, ну и в один прекрасный день мы услыхали, что кто-то набил один из его костюмов рыбой, чтобы он имел такой вид, будто Ник там, внутри, а потом усадил этот костюм на тротуаре перед его любимым рестораном морепродуктов, и больше его тоже никто никогда не видел. От подобного дерьма у Микки выпучивались глаза, он бледнел и убегал в свою комнату и прятался там.

А я? А я только хотел стать частью этого мира.

Когда Микки уехал, я начал делать карьеру, подниматься наверх. Я обнаружил, что без него способен быстрее обслуживать эти наши торговые автоматы, без этих его вечных штучек типа «все должно быть в полнейшем порядке!». Что оставляло мне больше свободного времени – на подружек и на себя самого, а также на побочный бизнес папаши – он продавал итальянские вина в манхэттенские рестораны. У нас имелись связи кое с какими нужными людьми дома, в Италии, а те могли поставлять нам вино ящиками по гораздо меньшим ценам, чем платили другие импортеры, так что мы держали низкие цены и поставляли хорошую продукцию. А еще мы проявляли этакий творческий подход к работе с этикетками, но так, чтобы никто не заметил, исключая разве что какого-нибудь привередливого и надоедливого знатока, но от этих типов у нас никогда не возникало особых проблем. В ящиках с вином, запрятанные между бутылками, также приходили поддельные часы и дамские сумочки, которые в те времена еще действительно изготавливались в Италии, так отлично сделанные, что их было не отличить от настоящих, фирменных. Мы тоннами переправляли эти подделки в Нью-Йорк, месяц за месяцем. Это отнюдь не была та дешевая дрянь, какую продают на улице; это была дрянь, за которую платят полную цену в любом приличном магазине в центре города.

Микки звонил мне почти каждую неделю. Ему совсем не везло с его музыкой. У него появилась подружка-официантка, с которой он сожительствовал, она же певичка из его группы. Он сообщил мне, что однажды ночью подслушал, как она разговаривала с еще одним их гитаристом, и понял, что они держат его только из-за его денег. Это меня так разозлило, что я уже хотел полететь к нему и удавить этих двоих гадов, что так похабно обошлись с моим юным кузеном, использовали его в своих интересах, но, понимаете, я был точно так же зол и на Микки за то, что тот позволил им так с собой обращаться. Понимаете? Еще одна характерная черта характера, которой у него никогда не имелось. Не понимал он простой вещи: никогда не позволяй никому тебя толкать. Толкай первым. Толкай сильнее. Это тебе не детская игровая площадка.

Он рассказывал мне, как пытается сочинять песни и повышать мастерство игры, но это очень трудно, поскольку стоит зайти в любое кафе или бар на бульваре Сансет, а там любая официантка может сочинять песни и исполнять их, и они знают всех продюсеров, называют их по имени, а вон тот парень, что уплетает гамбургер, – друг знаменитого продюсера Фрэнка Заппы, и Заппа готовится выпустить его первый альбом, и вообще как это здорово – жить в городе, где у каждого есть музыкальный талант.

А потом однажды ночью он позвонил очень поздно. Я хочу сказать, что четыре часа утра это для меня очень поздно, а он был пьян и все рассказывал про вечеринку, на которой он был, и об этом композиторе-песеннике, который там играл на пианино и пел. Уоррен какой-то. И в конце Микки заявил, что понял наконец, что у него нет никакого таланта, и вообще ему нечего там делать, и он не понимает, зачем он там все еще болтается. Судя по тону, он испытывал даже некоторое облегчение. Его голос даже звучал, как у счастливого человека.

Две недели спустя Микки вернулся в Маленькую Италию.

Конечно, я по большей части не обращаю на него внимания, потому что не следует уезжать от семьи, а потом возвращаться к ней и вести себя так, словно ты всем тут владеешь. Его мамаша, папаша и сестренки, конечно, тут же буквально повисли на нем. А для соседей он, кажется, был настоящим героем, вернувшимся домой после всяких приключений. Он обрезал свою девчачью прическу и немного набрал вес, так что, наверное, стал выглядеть немного получше, но, по-моему, оставался все тем же безвольным и бесхребетным мальчиком-красавчиком, каким был всегда.

Мой старик и его старик велели нам снять на двоих отдельную квартиру, раз уж Микки готовился снова посвятить себя семейному бизнесу и, может, даже научиться его вести. Квартиру мы нашли приличную, на Малберри-стрит, на четвертом этаже и с видом на мост через Ист-Ривер. Там были две спальни в разных концах, гостиная и кухня, словно квартира предназначалась для людей, которые не очень любят друг друга, как я не очень люблю Микки. Но он все же был членом нашей большой семьи. И я оказался связан с ним одной веревочкой.

У меня все время были девочки – они начали приезжать сюда прямо с той минуты, когда мы получили ключи от квартиры, – а вот Микки прилагал все усилия, чтобы залезть под юбку давней знакомой нашей семьи, Реджины Строгола, видной девицы, этакой крутой крошки, которая всегда добивается того, чего хочет; если хотите знать мое мнение, он с самого начала был для нее слишком хорош.