Катя Капович - Вдвоём веселее (сборник)

Приблизительно такой же незамысловатый разговор вели и мы.

– Вы много курите? – спрашивала у меня миссис Кимото.

– Четыре с утра, а там как получится.

Мне не очень хотелось касаться этой болезненной для меня темы. Болезненной – потому что сигареты стоят дорого. В день – я как-то подсчитала – я выкуриваю на двенадцать долларов, а зарабатываю в день – это уже подсчитала моя дочь – одиннадцать долларов и тридцать семь центов. Моя зарплата – болезненная тема номер два. Болезненная тема номер три – это метафизика замкнутого круга. Чтобы работать, мне нужно курить. Но когда я курю, я практически уничтожаю плоды своей работы. Подготовка к занятию – пять сигарет. Са-мопрочистка мозгов после занятия – еще две. Помимо этого, я курю, когда пишу. Стихотворение – тридцать пять сигарет, цикл стихов – … тут я уже даже не бралась считать. По сути, мои издержки на курево должны были бы списываться с налогов. Это – профессиональные затраты, но пойди объясни это налоговому управлению.

Супруги дали мне возможность высказаться на тему налогового управления и разом заговорили, перебивая друг друга.

– Вы пишете стихи? А про что они?

Это – болезненная тема номер четыре. Я жила в России тридцать лет. Меня никто ни разу не спросил, про что мои стихи. В Америке меня почему-то об этом спрашивают все, даже профессиональные литераторы.

– Я пишу про всё, – ответила я.

Они переглянулись, и мистер Кимото достал из кармана телефон.

– Мы с миссис Кимото хотели бы купить ваши книги. Как они называются?

Я продиктовала названия книг. Птицы продолжали переговариваться. Теперь первая говорила: «Пилить, пилить». Вторая ей отвечала: «Вить, вить». А третья, видимо устав от их болтовни, просто молчала.

– Это, наверное, голубые сойки, – сказала я супругам.

– Да, наверное, – согласились они, но разговор про птиц не вызвал у них интереса.

– А сколько вы зарабатываете с одной книги? – спросила миссис Кимото.

– С одной книги?

Я задумалась.

Мы чокнулись и закурили по третьей сигарете:

– Я почему спрашиваю, – сказала хозяйка. – Я тоже написала книгу, и мы с мистером Кимото хотели бы ее издать за свой счет. Как это делается?

– А про что ваша книга? – спросила я.

Оказалось, этот вопрос был не столь уж бессмыслен.

– Про смерть, – невозмутимо ответила она.

Все еще продолжая улыбаться, миссис Кимото объяснила, что три раза в неделю работает с умирающими людьми. Приходит, сидит с ними, читает им стихи. Ее услуги оплачивались значительно выше моих. Сорок долларов в час. Я посмотрела на нее и подумала: не поинтересоваться ли вакантными позициями? Что-то меня остановило.

– Я могу спросить у своего издателя.

– Если не трудно…

– Нисколько. Я обязательно узнаю! – щедро пообещала я ей, заранее понимая, что ничего такого делать не стану.

Мачо Джо был в прекрасном расположении духа, из чего я заключила, что «Ред Соке» выиграли.

– Эй, Джипси, – протрубил он (так он иногда называл Триш), – выдай мне подписанный чек!

«У меня уже нет ни чековой книжки, ни х…я», – объяснил мне он и поинтересовался моей фамилией.

– Может, не надо? – неуверенно спросила я, но фамилию назвала.

Мачо Джо выписал чек на полторы тысячи и засунул мне в карман.

– Не говори ерунды!

После этого они стали прощаться. На лестнице он мне сказал:

– Послушай меня хоть раз в жизни: поезжай в Мексику. Остатки самой гуманной в мире цивилизации!

Я пошла за ним:

– Разве ацтеки не делали человеческие жертвоприношения?

Это было неуместно, я сразу поняла. Он уже дошел до конца тропинки, но тут вернулся обратно:

– Слушай, – сказал он, – черокскую щуку я оставляю тебе.

Я утерла слезу и ответила, что буду хранить ее до его возвращения.

– К черту возвращение, загони ее японцу за полцены и поезжай в Мексику. Я тебе говорю: великая цивилизация. И не спорь ты все время, пожалуйста! Знаешь, только не обижайся, ты хороший человек, но у тебя есть эта идиотская привычка – все время спорить. Не спорь, ты не в России! Улыбайся, кивай, и тебя полюбят.

Я хотела возразить ему, что все не так просто, но вовремя остановилась. Мы обнялись, и он пошел, величаво покачиваясь, закуривая сигару, затягиваясь ею на ходу. До него я знала только одного человека, который затягивался сигарой. Тот во время службы в советском флоте спрыгнул с корабля и плыл до Турции две недели. Я с ним познакомилась в Израиле. Он работал океанографом, ездил по всеми миру, опускался на дно нескольких океанов, а умер от мышечного спазма в Кинерете. Судьба, подумала я, от нее никуда не удерешь – ни в Израиль, ни в Мексику.

У нее были синие, но с азиатской удлиненностью глаза; ее длинные темные волосы, которые под порывами ветра перехлестывали ей лицо, тонко пахли полевым букетом. «Чем она таким их моет?» – думал Митя, убирая прядь с ее полуоткрытых губ. Естественно, что с такой внешностью ее не могли звать иначе. Анна, Аня, Анна Витальевна для своих студентов. Мите нравилось, что Ане ничего не мешает – ни то, что волосы растрепал ветер, ни то, что качели были мокрыми, ни то, что Митя смотрит на нее как-то особенно. Они любили одни и те же книги, картины, музыку. Эти совпадения, которые Митя три года находил забавными, оказались роковыми. Как-то он вот так же стоял, смотрел на нее и вдруг понял, что мог бы так смотреть всю жизнь. Но прошло уже полгода, а он все не решался поговорить с ее мужем Владимиром. Препятствовало совсем малое: Митя не находил правильной формулировки. Фраза «мы с вашей женой любим друг друга» казалась помпезной. «Оставьте ее, она любит меня» – удручала надрывом. Этого, кроме как с разрыванием ворота на рубашке, ему было не произнести. Во-первых, у него не было подходящей рубашки, во-вторых, Владимир был человеком замкнутым, никого к себе близко не подпускал. Митя предвидел высоко вскинутую бровь, ухмылку на тонких губах и мысленно осекался. Объясниться не получалось еще и потому, что за неделю до Нового года Владимир куда-то уехал. Тут-то Митя принес и положил на стол тяжелый прямоугольный пакет.

– Это – Брейгель? Нет, это – Вермеер! – гадала Аня и с детским любопытством ощупывала утлы пакета.

Митя вынул из сумки бутылку коньячного спирта:

– Подожди, сначала вот это!