Илга Понорницкая - Сны с собаками

— Ты и сама его любишь… — говорила я. — Ты его очень любишь. Он твой братик… Ты же хотела, чтобы он родился…

— Нет, я его не люблю! Тоже мне брат! Рева-корова! — Танька на расстоянии показала Диме кулак.

От этого малютка взвизгнул и, плохо надеясь на мою защиту, бросился на четвереньках еще дальше, продолжая на ходу реветь.

— Ты девочка! — кричала ему Таня вслед — я держала ее за руки изо всех сил, чтобы она не кинулась в погоню. — Ты… знаешь, кто…

Она задумалась на миг, придумывая, как бы пообидней его назвать.

— Ты… Ты…

И тут же зачастила, как из пулемета:

— Плакса-клякса-размазня! Плакса-клякса-размазня!

Димка ревел.

— Ты старшая сестра! — пыталась я вразумить ее. — Ты должна защищать его, братишку! Всегда, по жизни… Вдруг меня не будет…

Оба они не слушали меня.

— Я хочу сон! — кричал сквозь слезы Димка. — Я не хочу проснуться! Пусть Танька не щипается! Пусть будет сон!

Таня из-за моей спины корчила ему рожи.

Я попыталась усадить дочку на траву. Она не поддавалась.

— Ты просто трус, понятно тебе, Димка? — кричала она на всю округу. — Ни у кого нет таких трусливых братьев! Такой трус даже во сне еще ни разу никому не снился! Я теперь точно поняла, что я не сплю!

— А я вот, может, сплю! — огрызнулся он издалека.

— Мам, а что он говорит, что спит… — еще громче заревела Танька.

И тут же она вдруг стихла, точно заряд в ней кончился. Был — и не стало. Танька обняла меня за шею и издала неопределенный звук — что-то вроде «Уфф!».

Это она всегда так — стоит ей понять, что я рассержена по-настоящему, и она сразу забывает о том, что ей хотелось больше всего еще секунду назад, и требует ее приголубить. Такая она, дочка.

Я обняла ее. Сын опасливо начал приближаться к нам. Он хорошо знает свою сестру и уже понял — гроза, скорей, всего, прошла.

Тут пес, до этого спокойно наблюдавший за нами, подпрыгнул и с громким лаем бросился наверх. Видать, теленка почуял. Дружок просто обожает играть с телятами — наверно, видит в них товарищей себе. Зато телята в нем товарища не видят, и им совсем не нравится, когда тяжелая Дружкова туша валится с разбегу им на спины — тоже мне, наездник — да еще с таким отчаянным, заливистым лаем — прямо в ухо… Теленок мог со страха отдать концы, да только Дружку было его страха не понять.

До нашего приезда собаку почти не спускали с цепи. Наверно, она понимает, что только теперь, вместе с нами, сможет насладиться свободой как следует. Нам скоро уезжать, она должна спешить!

Я тут же помчалась вслед за ней. Какая-то старуха вела теленка, поднимаясь с той стороны холма. Я успела схватить собаку за ошейник. Она рвалась к теленку.

— Не бойтесь, он очень добрый! — крикнула я старухе. — Его зовут Дружок! Он только играет с вашим теленком!

Я вдруг увидела себя со стороны. Женщина с развевающимися волосами, стоя на вершине холма, с трудом удерживает большую, рвущуюся вперед, собаку. Было красиво. «Действительно, как будто сон», — подумала я.

— А это сон, — сказала вдруг старуха.

— Что вы сказали? — спросила я.

— Сон, говорю, и есть, — отозвалась старуха. — Да не твой. Мальчик спит, и ему снится все, что ты видишь. Будто и он ребенок, и мамка еще жива…

Я глянула на нее. Старуха стояла, не спуская с меня глаз и, при этом как будто что-то жевала беззубым ртом.

— Как это — спит… Мой мальчик? — спросила я.

— Да и не мальчик он, — ответила старуха. — Это я так. Чтоб тебе понятней было. Сорок лет с гаком, а все мальчик… Снится ему все. Себя видит мальцом, и сестра тут же, и ты жива, мамка, с ними еще…

— А что, я не жива? — поинтересовалась я и на всякий случай попробовала незаметно ущипнуть себя за руку.

— Да не щипайся, толку-то, — сказала мне старуха. Углядела ведь. — У дочки научилась? Я говорю тебе, не свой сон смотришь. Сын твой заснул, и снишься ты ему. А пока снишься, выходит, что жива. Привыкла жить-то… Часто он видит тебя во сне, вот и живешь. Бывает, что и дочке когда приснишься. Но та редко сны видит. Крепко спит. Иные, бывает, еще и внукам своим снятся. У тех дольше век, получается. А ты с детьми уйдешь. Ты внуков-то не дождалась. Они если и видят во сне бабку свою, то это уж не ты — а так, бабка и есть. На мамку-то, на папку смотрят — а те уже в годах. Ну, значит, бабка тоже должна быть… — старуха призадумалась. — Бабка им снится — вот вроде меня. А ты-то ведь была молодая, красивая…

— Так это мои дети — в годах? — никак не понимала я.

— Ну да. Сын твой полковник уже. Грудь в орденах…

— Стойте! — оборвала я ее. — Как так — полковник? Он что, в армии служит?

— В ней, где ж еще! — ответила старуха. — Да не волнуйся так. Не всех же убивают. Кто-то и приходит домой оттудова, на радость мамке с папкой. А твоему сыну некуда было идти. Опять, что ли, сюда, в деревню, трактористом? Остался в армии…

— Не может быть! Он стал военным…

— А то. И верно, будто для того и предназначен оказался. Солдатики все на него чуть ли не молятся, как на святого. На смерть он их водил, а они и еще бы пошли за ним — кто уцелел.

— Куда — на смерть? — спросила я, похолодев.

— Да уж не знаю… — ответила старуха. — По радио-то каждый день передают, да я забыла слово…

— Чечня? — спросила я, как будто именно это сейчас и важно было.

— Нет, не Чечня… А это… — и она стала вспоминать, как будто это было сейчас важней всего. Да так и не вспомнила. — Ой, мамка, мамка! — вскрикнула она вдруг и протянула ко мне руки, точно хотела взять за плечи — но передумала, и быстро заговорила:

— Что ты вся как будто почернела сразу? Я говорю тебе, судьба-то к твоему сыну по-хорошему всегда была… Пули щадили его…

На этом месте старуха снова поймала мой взгляд и тут же поправилась:

— Не стану врать, были, конечно, у него ранения. Два раза даже боялся, что спишут подчистую, но вот, как это… — она снова запнулась, что-то вспоминая. И, в самом деле, вспомнила ученые слова:

— Восстановился организм! Нашел в себе резервы… — в ней вдруг проглянули следы когда-то бывшей образованности. И тут же она закачала головой — обычная старуха:

— А то ведь как переживал… Куда ж ему без службы, к ней прирос… Вояка-то! Орел! Медалей у него, я говорю тебе! И ордена… Гордись, мамаша…

— Кто — это я гордись? Да что же, это все Димка мой? Вы это все говорите про него?

— Про Димку, да. Твой Димка. Был твой. А померла — все, уж не твой. Твой — это пока ты сама живешь. А без тебя никто уж и думал, как бы не пустить мальчишку в армию. Как дома удержать. Наоборот, только и слышал, что «вот закончишь школу — пойдешь служить, нам-то полегче будет, а то попробуй уследи за парнем», да «поскорей бы тебя призвали». Парень смирный был, а все твоим казалось, что надо его еще бы в чем-то ограничить. Сама знаешь, что воспитание — целая наука. А в чем бы новом ограничить, уже придумать не могли. Сами-то устали от того, что много думали. И Димка тоже думал, что поскорей бы в армию. Так-то…